Поединок во тьме - Михаил Соловьев (2015)

Свет умер, как окунулся, и давай я пытаться уцепиться за что-нибудь. Ничего не получается. Дна тоже нет. Пальцы по стенам скользят-скользят, и нет ни уступов, ни крепи захудалой. Лишь раз удалось мне ухватиться за верхний край очередного тоннеля, и тут сообразил я, что наклонный он. Воздуха в нем не два метра, как там, где падал, а сантиметров тридцать всего.

Немеют руки, и понимаю я, что не вынесет меня наверх, а упокоюсь я где-то в глубине шахт этих проклятых.

Страшно осознавать неизбежное, и закричал-завыл я так люто, что, показалось, задрожал свод, а тут пальцы силу окончательно потеряли, и скользнул я в жерло это черное. Несет вода меня, и не страшно теперь совсем. Даже с течением бороться перестал.

Потолок все ниже, ниже. Десять сантиметров воздуха осталось, пять. А мне уже хорошо, и сознаю я, что это сон всего лишь. Чувствую, что скоро проснусь и лишь видением окажется вся жизнь беспутная моя. Знаю, что опять я — мальчишка, и вот оно, долгожданное утро. Свет вижу, а в нем папка мой ко мне идет.

Соображаю, что не сон это, а по-настоящему просыпаюсь я и в последней картинке угасающего кошмара вижу, как несет поток подземный тело чье-то с безвольно болтающимися руками.

41. М. Птахин

Долго-долго задвижка открывалась. Луч фонаря снаружи темноту рвет, а я палку от факела наготове держу.

Тут слышу через резину противогазную, зовут нас два голоса:

— Миха! Петр!

Понял я сразу, что вызволители это наши явились. Анечка с Лысым. «Каково им ожидание это, интересно, далось? — думаю. — И почему так долго?» Пока я это обмусоливал, Петруха сообразил, что происходит, и в дырку полез. Меня тычет: мол, чего замер-то — пошли.

Вылезаю я через проем и понимаю, что вернулись мы в общем-то с того света.

Анечка в объятия нас ухватила и смеется-плачет. Лысый задвижку крутит-затягивает.

Потом разворачивается и тащит нас куда-то. Оказалось, на лежку, где они оставались.

— Нежности какие, — ворчит Серега. — Смотри-ка, целуются они. Тут глаза и уши кругом. Фонари тушите и противогазы снимайте. Да отвяжись ты, — шипит он на меня. — Воняет, как из ямы выгребной, а туда же — обниматься…

А и точно, наверняка несет от нас с Петрухой нестерпимо, хотя человек — скотина такая, ко всему привыкает быстро.

Каждому из нас есть что рассказать. Уселись мы в темноте на спальники и давай шептаться. Прежде чем план вырабатывать, поделились, кому и что досталось в переделке этой. Заговорили разом, и каждый о своем. Минут пять остановиться не могли — такая тарабарщина получилась.

Понемногу успокоились. Выяснилось, Серега чуть в атаку на противника не пошел. Когда они с факелами из-за угла появились, была у него секундочка, чтобы перехватить их. Схватил он браунинг петровский, как догадался, что за судьбу нам враг уготовил.

Бегущего с факелами выцелил, но не получилось выстрела. Мудреным оказался для него предохранитель на ружье бельгийском — упустил время.

— Как я себя ругал, что не спросил у тебя, где он, — шепчет в темноте Серега. — Сколько мне ружей гладкоствольных попадалось — всегда разбирался, а тут мимо.

— Не переживай, — Петруха шепчет, — грамотно все получилось. А долго не открывали почему?

— Ждали они, — Анечка отвечает. — Когда факелы закинули, сразу оружие достали и давай во все стороны светить. Дважды лучом в нас попадали, хорошо, мы далеко и лежа, видно, за камни и сошли.

Серега после неудачи с браунингом стал у Анечки пистолет требовать, а та его утихомирила. Мол, все уже произошло, зажглась печка и нет смысла стрелять. А если не выйдет у нас войнушка, то и парням не поможем, и самим хана. Шутить-то поджигатели не собирались.

— А сколько их было? — интересуюсь.

— Двое. Один маленький совсем, а другой поздоровей.

— А маленький какого росточка?