Поединок во тьме - Михаил Соловьев (2015)

Робу поменял на новый комплект. Чувствую, развязка рядом и ситуация на руку нам.

Юрка вернулся, и сели мы хавать. Никак сообразить не могу — утро сейчас или вечер. Плюнул и стал прикидывать, какой день недели. Но перемешалось все в голове.

Заморенка спросил, а тот лишь отмахнулся.

— Не важно, — говорит. — Сейчас наша задача — гавриков твоих обыграть да выяснить, зачем они сюда полезли. После разберемся, в каком году живем. И еще: может, и прав ты, Роин, насчет дружка моего детского, и хватит мне эти сопли о прошлом жевать. Тем более, он меня при случае точно не пожалеет.

Молчу. Ем. Человеку иногда полезно дать высказаться. Много чего интересного услышать можно.

Базары и возню со жратвой закончили, и полез я в палатку. Спальники даже внутри влажные чуть — чертовы шахты. Лезу и на ходу засыпаю.

«Ничего, — думаю. — Хорошую вахту ты, Роин, отпахал, пускай Леваша теперь потанцует».

Приснилось, что новую квартиру себе ищу. Показывает мне риелтор прыщавый то один вариант, то второй. Определиться никак не получается, и прикидываю я, что надо частные дома смотреть. В первом же батя мой покойный появляется.

Грустно на меня так смотрит, не говорит ничего, а я уж в сомнениях: он это или нет? Не в его характере молчать — всегда веселый папка был.

— Ты, отец? — спрашиваю.

Молчит он, назад отходит и двери в комнату открывает. Гляжу, а это дом наш старый, что в Тбилиси остался, и обстановка вся та же самая. Только хотел пройти, как колокола церковные — вон маковка за окном виднеется — зазвучали. «Дынь, дынь, дынь…» За плечо меня трясет кто-то.

Кричит:

— Леван сигналит!

А у меня все батя перед глазами.

«Эх, даже разуться не успел», — думаю и в палатку прямо из сна вываливаюсь.

— Три раза стукнул, — орет Юрка. — Потом еще три… не так что-то, Роин…

36. М. Птахин

Как много можно потерять, что-то получив. Например, спокойствие. У меня и так его маловато было, а из-за архива покойного Быкова вовсе не стало.

Ни о чем другом теперь думать не могу.

Сидим, понемногу задвижку спрятанную очищаем, а мысли мои очередной круг дают. Отскакивают камушки, из-под молотков геологических на пол валятся. Больше тридцати лет простоял «Сезам», нас дожидаясь, вот-вот доберемся.

Упрямится цементная заливка. Не хочется ей отдавать секреты, но понемногу движется работа. Уже и винт с круглым вентилем наружу вышел. Сколько лет он в саркофаге пробыл, а смазка и сейчас видна. Жирно так блестит. Мы с Петром все переживали: «А откроем ли?», а тут такой подарочек. Не пожалел петровский батя солидола на консервацию или что там было в те времена?

До конца очищать не стали. Видно, что десяток-другой ударов, и конец работе. Оставили, как есть, и в лагерь вернулись длинной дорогой.

Два часа простучали. Казалось, целая демонстрация за нами наблюдает. Еще бы, столько шума наделать. Как уходили, шепнул Петру: мол, не открыл бы ее кто, а он сказал, там крутни только — такая вонь полезет, мама не горюй. Противогазов у противника нет, так что, если даже сунутся, не обрадуются.

Вроде и верно рассуждает, но нет мне покоя. Уходим, а перед глазами задвижка торчит опупком, на виду у врагов. Охраняет старый секрет, но теперь каждый увидит, где нас подловить можно. Козлякин, возможно, и знает, что там. Папаша-то наверняка сынку историю о кавернах поведал, а для нас — по-прежнему загадка.

«Ему лишь место надо узнать было, — рассуждаю и понимаю, что сейчас мы ему только помеха. — В открытую попрет?» С такими мыслями ножик на поясе щупаю.

Вернулись спокойно. Тихо в лагере. Никаких теней или глаз за скалой. Петр скомандовал отсыпаться.

Лысый чуть не застонал. Вижу, застоялся старый партнер, но не до сочувствия мне сейчас. Хочется голову в спальник сунуть и без лишних разговоров в сонный морок провалиться.

Анечка сразу лечь не дала, начала о противогазах рассказывать.