Нарушенная заповедь - Ирина Грин (2017)

Поначалу Кристина была уверена, что мать скоро приедет и заберет ее с собой. «Будешь кушать кашу (слушаться бабушку, хорошо себя вести, закончишь четверть на пятерки, выучишь английский и т. д.), поедешь к маме в Австралию», – обещала бабушка. И Кристина кушала (слушалась, вела, заканчивала, зубрила английские глаголы). В читальном зале взрослой библиотеки она прочитала об Австралии все, и пока библиотекарша любезничала с одним из посетителей, украла из журнала «Вокруг Света» лист (из серединки, там текста не было, одни картинки) с фотографиями этого континента: задорно улыбающийся абориген с кудрями; дом с крышей, напоминающей переполненные ветром паруса; животное, одновременно похожее на свинью и хомяка…

Зная, что бабушка за такой поступок по головке не погладит, Кристина засунула журнальный лист в конверт и приклеила его скотчем к дну кровати (как в фильме про сыщиков), так что лист можно было свободно достать и, гладя его шелковую поверхность, мечтать о предстоящем путешествии.

Вот она несется вскачь по холму в сопровождении выводка Коллинзов, а мать с гордостью говорит: «Это моя старшая дочь!» Кристина не сомневалась, что мать помнит о ней, любит ее и когда-нибудь обязательно заберет к себе. Только непременно вместе с бабушкой. Мать часто писала бабушке, а на день рожденья присылала дочери подарок – плюшевого медведя, очевидно, считая, что маленьким девочкам положено любить плюшевых медведей. И Кристина старалась их любить, хотя медведи были абсолютно идиотскими: какими-то уж очень австралийскими, абсолютно не похожими на старомодных русских мишек, бурых и крепких, как молодой боровик. У них были вытянутые морды, отдаленно напоминающие клювы хищных птиц, и длинные, болтающиеся конечности. Кристина высаживала медведей в ряд на книжную полку над своим письменным столом.

Когда ей исполнилось тринадцать, едва распечатав посылку и увидев там очередного остроносого уродца, она просто забросила его на антресоль над входной дверью. Следующая посылка полетела туда нераспечатанной. В четырнадцать на антресоль переехала вся компания медведей с книжной полки, а под Новый год Кристина достала уже махрившийся на сгибах лист с ехидно ухмыляющимся аборигеном, домом-парусником и свиньей-хомяком, порвала его и высыпала обрывки в окно. Ветер подхватил их, закружил хороводом, раскрасил снег под окном. Получилось очень даже по-новогоднему.

Последняя посылка пришла, когда Кристине исполнилось восемнадцать. Надорвав бумагу и увидев все того же остромордого медведя, Кристина забросила подарок на антресоль.

Встретились они за день до похорон бабушки. Кристина сначала колебалась – сообщать матери или нет, а потом все-таки решила, что это как-то не по-людски. Она не знала номера телефона и послала телеграмму по адресу, указанному на последней посылке. Мать позвонила в тот же день.

Ехать в аэропорт, чтобы встречать чужую, по сути дела, женщину, не хотелось. Чего проще – отправить водителя «Апогея», снабдив его табличкой с надписью Коллинз. Или Светлова? Какую фамилию надо написать на этой чертовой табличке? Так и не определившись, Кристина поехала сама. У выхода из терминала топился народ. Кристина даже слегка растерялась – как же она узнает мать? Но увидев, сразу узнала, хотя она была совсем не такой, какой рисовало воображение. Не высушенной австралийским солнцем смуглой стервой, а, наоборот, светлокожей, какой-то мягкой, тягучей, как сгущенное молоко. Она даже говорила, слегка растягивая слова.

Всю дорогу из аэропорта до дома Кристина молчала, односложно отвечая на вопросы матери.

Последующие дни – похороны, поминки – вспоминались с трудом. Кристине порой даже казалось, что все происходит в каком-то другом измерении. Просто так сложились обстоятельства, что она вошла не в ту дверь и вместо сияющего спокойствия, царящего в их с бабушкой мире, попала в мир скорби, слез и ощущения того, что ничего уже нельзя исправить.

– Ты меня ненавидишь? – спросила мать в день отлета.