Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила - Мэри Стюарт (2018)

Фрэнсис быстро поднялась наверх, охая от восхищения. София, оттаивая от ее явно невинного интереса, достаточно охотно отворила окно и стала объяснять, как работают жернова. Я переводила ее объяснения и задавала кое-какие безобидные вопросы. Потом, когда Фрэнсис, уговорив Софию изобразить некоторые операции с рычагом и наклонным желобом для зерна, принялась за съемку, я как бы случайно… о, совершенно случайно! – оставила их и спустилась по лестнице.

Я увидела то, что искала. В этом я была уверена. София все хорошо подмела, убрала, но все же недостаточно тщательно. Я сама совсем недавно проделала в точности такую же работу в пастушьей хижине, и мой глаз был наметан на некоторые признаки. Тот, кто не искал бы их, никогда бы не догадался, что на мельнице держали пленника. Но я искала, и я знала, что искать.

Я была уверена, что права. Хворост на верхнем этаже был разбросан и снова убран, но кто-то лежал на нем. София подметала пол, но не обратила внимания на прогнившие доски рядом с ложем. Часть мусора должна была провалиться вниз.

Я легко сбежала по ступенькам и остановилась на площадке.

Да, опять я была права. На досках под дырой было несколько сломанных веточек хвороста, несколько листочков. Само по себе это не имело бы значения, но среди мусора были крошки. Крошки хлеба. Я видела, как такую же крошку тащила мышь. Да, тут оказались пока еще не подобранные крошки, мелкие остатки пищи – если бы не мышь и не обостренная подозрительность, я бы их не заметила.

Вот уж не думала, что когда-нибудь буду радоваться, что Фрэнсис так долго возится со своей камерой. Я слышала, как она, по-видимому не без успеха, пытается завязать с Софией разговор и даже смеется при этом. София, без сомнения, не подозревала об опасности и чувствовала себя свободнее. В закрытом помещении громко раздавалось стрекотание камеры. Я сбежала по ступенькам вниз.

Я помнила о мотке веревки рядом с мешками зерна. Если у вас пленник, можно предположить, что вы его свяжете. Я хотела взглянуть на эту веревку.

Я достигла первого этажа и замерла на минуту, озираясь по сторонам. Я слышала, что наверху все еще заняты съемкой, и даже если бы они вздумали спускаться, я ничем не рисковала: они не могли увидеть меня, пока не спустятся до половины лестницы. Я наклонилась над веревкой.

Первое, что я увидела, была кровь.

Звучит просто, когда я так вот пишу, и мне кажется, что я этого даже ожидала. Но то, чего ожидаешь, и твоя реакция, когда ожидание сбывается, – это две разные вещи. Я думаю, что только настоятельная необходимость торопиться и при этом не выдавать своих чувств спасли меня. Мне удалось каким-то образом остаться достаточно спокойной и, преодолев шок от увиденного, присмотреться внимательнее.

Крови было очень немного. Такие пятна (объясняла я себе) могли быть оттого, что пленник пытался освободить связанные запястья и ободрал их до крови – небольшие пятна повторялись через некоторые интервалы на одной из веревок.

Я порылась в мотке, чтобы найти концы веревки. Они не были ни растрепаны, ни расплетены.

Я бросила их на место, и тут мое внимание привлекла сумка Софии для провизии, лежащая рядом. Без малейших угрызений совести я раскрыла ее и заглянула внутрь.

Увидела я не слишком много: узелок из полинялой красной, с зеленым рисунком ткани, такой же, как у Софии в доме, смятая газета с пятнами жира, кусок материи, сильно помятый и в пятнах, словно от влаги.

Я развязала узелок. В нем ничего не было, кроме нескольких крошек. Развернула газету: пятна на ней могли быть от сала или масла. Должно быть, София приносила мальчику еду, завернутую в газету, а потом завязанную в тряпку. Была еще тряпка, помятый обрывок ткани выглядел так, будто его жевали…

Конечно, так и было. Мальчика оставили лежать здесь связанным. Им пришлось заткнуть ему рот.

Руки у меня тряслись. Я бросила тряпку назад в сумку, потом запихнула и все остальное. Выпрямилась.