Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила - Мэри Стюарт (2018)

Я помнила, насколько четко был виден вчера мужчина на фоне кипарисов, растущих у тропы. Если бы я там остановилась и если бы Марк и Ламбис были где-то ниже, они бы обязательно увидели меня, а я бы каким-нибудь способом дала им понять, что у меня есть для них новости. Без сомнения – поскольку я обещала вмешиваться только в том случае, если у меня будет жизненно важное сообщение, – они как-то дадут мне знать, где они, и тогда я смогла бы осторожно пробраться к ним. Если никакого сигнала от них не последует, мне самой придется подняться наверх и осмотреть выступ и хижину или двигаться дальше по дороге и попытаться найти каик. Все это было очень неопределенно и не удовлетворяло меня, но поскольку я ничего не знала наверняка, это было самое лучшее, что я могла сделать.

Что касается убийцы, я решила теперь, что это Джозеф, и, спокойно все обдумав, была почти уверена, что не ошибаюсь. Ну а если бы я встретила его по дороге, у меня достаточно убедительных оправданий, почему я тут разгуливаю (в том числе и собственный совет Стратоса посетить византийскую церковь). Мне надо будет только поосторожнее обмениваться сигналами с Марком и Ламбисом, а потом уж они, несомненно, сами подумают о том, как меня обезопасить. Странно было, что эта мысль не раздражала меня, как вчера. Сегодня я не могла думать ни о чем, кроме как о том моменте, когда мне придется выложить ужасную новость и тем самым взять на себя ответственность за дальнейшие действия.

От святыни, где я оставила Фрэнсис, узкая тропинка вывела меня мимо лимонных деревьев на открытую местность над плато. Как и дорога от моста, тропа выглядела так, будто по ней часто ходили деревенские отары, и я подумала, что, может быть, она в конце концов соединится со старой горной дорогой, которая ведет к церкви и к старой гавани.

Так и оказалось. Очень скоро моя узкая тропка повела меня вверх по голой, растрескавшейся скале, тут кто-то попытался нагромоздить камни и устроить более широкую и, без сомнения, более ровную дорогу вдоль склона.

Стало жарко. Здесь на горе не было деревьев, лишь изредка попадались тонкие тополя с белыми, как кость, ветками. Из трещин скалы пробивался чертополох, и повсюду на сухой пыли танцевали маленькие желтые цветочки на тонких, как ниточки, стебельках, которые позволяли им трепетать на ветру в двух дюймах от земли. Эти очаровательные крошки миллионами золотых пылинок танцевали, сверкали под лучами солнца, но я тащилась по ним, почти не обращая на них внимания. Не было места для радости, для меня теперь не существовало ничего, кроме каменистой дороги и тревожной мысли, которая мною владела. Я брела по жаре уже устало. Нет, скорее с такими налитыми свинцом ногами, как невольный вестник несчастья.

Тропа поднималась в гору неравномерно. Иногда она вдруг резко изгибалась кверху, и мне приходилось карабкаться, а это не менее трудно, чем выбираться из сухого русла. Потом передо мной вдруг оказывался участок ровной голой горячей скалы, и некоторое расстояние вдоль склона я преодолевала без особых усилий. Порой, приводя меня в ярость отсутствием логики, дорога круто уходила вниз, где росли чертополох и дикие фиговые деревья, местами поваленные южным ветром, и я шагала по пыли и мелкому камню. Время от времени, когда дорога переваливала через открытый гребень горы или огибала колючие заросли, она хорошо просматривалась с высоких гор, в которых пряталась пастушья хижина; но можно ли отсюда увидеть выступ Марка или мог ли он, если все еще был там, увидеть меня, я не знала.

Я не отрывала взгляда от ближнего пейзажа и продолжала двигаться вперед. Пока я доберусь до кипарисовой рощи, времени, чтобы обнаружить меня со склона, вполне хватит. Странные противоречивые чувства облегчения и ужаса овладели мной, когда я, обогнув утес, увидела наконец темный на фоне длинного открытого склона горы массив кипарисов.