Малуша. Пламя северных вод - Елизавета Дворецкая (2020)

Вслед за ним появилась госпожа Сванхейд и прошла к своему сидению. Ее присутствие было важно: хоть лужане сто лет платили дань вперва тем варягам, из которых последним был Синеус, потом Ветурлиди, потом его сыну Фасти, а потом брату последнего Сигвату, они знали, что наиболее влиятельным и могущественным среди волховской руси является род из Хольмгарда. И то, что сейчас этот род возглавляет старая женщина, почти не умаляло его силы в глазах людей. Уже очень давно владыки Хольмгарда воплощали высшую власть в землях от Ильменя до Нево-озера, и сгорбленная фигура Сванхейд с ее пристальным взглядом выцветших голубых глаз вобрала в себя всю память о былой тысячеклинковой мощи. В синем платье с золочеными застежками, сидя на высоком резном сидении, на подушке, обшитой куницей, Сванхейд выглядела праматерью всех князей русских, былых и грядущих. Глядя на нее, каждый вспомнил ту старуху в лесной избушке, о которой был наслышан с детства, какими бы именами ее ни называли в разных племенах. Только эта струха подпиралась не костями и черепами, а варяжскими мечами и греческим золотом.

С одной стороны от Сванхейд сидел Бер, с другой Вестим, с его пушистой рыжеватой бородкой и в красной греческой шапочке, обшитой золотным тканцем. Оба были в цветных кафтанах с шелковой отделкой, с дорогими мечами-корлягами на ременной перевязи. Бер родился здесь же, да и Вестим недалеко – в низовьях Ловати, близ южного берега Ильмень-озера. Но только увидев их двоих перед толпой лужских старейшин в белых насовах, каждый сразу понял бы: это люди другой породы. В жилах Вестима не было ни капли норманнской крови, но по всем своим понятиям он был гораздо более свой для Бера, чем для сидевших перед ним лужан.

Появилась Мальфрид в голубом платье, прошла вдоль столов, разливая пиво по чашам и рогам и тем выказывая уважение хозяев к гостям. Вестим поднялся, чтобы приветстовать ее поцелуем; быстрый пристальный взгляд, украдкой скользнувший по ее стану, открыл ей, что и посадник не остался равнодушен к вести о грядущем «божьем дитяте». Лужане провожали Мальфрид оценивающими взглядами – редко увидишь так богато одетую девушку, – но, видимо, до них великая новость еще не дошла, и все их внимание было сосредоточено на Вестиме и Сванхейд.

– Поднимем, люди добрые, чашу на богов, на дедов и на доброе согласие наше! – начал Вестим, встав на ноги с большой серебряной чашей в руке.

Сейчас еще было не время пить из кругового ковша: это не жертва и не принесение обетов. Сванхейд наблюдала, как лужане пьют. Некоторые лица прояснились, на некоторых осталось настороженное выражение. Двое или трое даже понюхали пиво в своей чаше, прежде чем приложиться. Большинство лиц было довольно молоды: едва ли все это – старейшины своих волостей. Скорее, старшие сыновья и младшие братья, которых снарядили разузнать, чего хотят русы от лужан. И русам не очень-то доверяют, отметила Сванхейд про себя. Уж не дошли ли до них слухи о «кровавой страве», когда над свежей могилой Ингвара на поминальном пиру были перебиты с полсотни древлянских старейшин? Двенадцать лет миновало, слухи могли разойтись. Вот один мужик подтолкнул локтем соседа, который все еще нюхает, и кивнул на Вестима: воевода же из того же кувшина пьет.

Ну что ж, подумала Сванхейд. Если бы я захотела без хлопот подчинить себе Лугу, то это был бы умный ход: собрать всех старейшин, напоить на пиру, а потом перебить спящих. Многие хитрецы, как рассказывают, прибегали к этому приему. А потом двинуть вперед дружину, пока на Луге жители остались без вождей и не опомнились от ужаса. Невестка, Эльга киевская, именно так покорила землю древлян. Но Святослав хочет найти в лужанах соратников, а не рабов. Поэтому проливать их кровь он не станет, если только его к тому не вынудят.

– Господин мой, Святослав киевский, приказал мне собрать вас, лужане, и донести слово его княжеское, – начал Вестим, когда все отпили и снова сели.