Исчезновения - Эмили Мерфи (2019)

Я иду по коридору, пока мы не оказываемся достаточно близко, учитывая, что вокруг нас темнота. Я могла бы сделать шаг назад, но не делаю этого. И он тоже не двигается. Свет мерцает в его глазах, расцветая и затухая, когда он смотрит на меня в темноте.

– Могу я вам чем-то помочь, мисс Куинн? – официально спрашивает он, все еще держа руку на двери, но его голос тихий и хрипловатый, и меня обдает внутренним жаром.

– Уилл, – говорю тихо, смотрю на него и стою так близко, что почти чувствую его дыхание, – как думаешь, мог бы ты соорудить мне мишень?

***

Есть детали, которые я начинаю замечать в Уилле: например, гладкие бороздки, бегущие по его ладоням как вода, еле заметный шрам над губой, который видно только при определенном освещении. А иногда за завтраком ловлю себя на том, что смотрю на его губы и думаю, каково это – поцеловать кого-то. Это тайна, о которой я не смею рассказать никому, даже Кэсс.

Даже Беас, когда встречаю ее в дальнем углу школьной библиотеки и мы сидим рядом с обогревателем, а прямо за окном висит серое, холодное небо. Сейчас она, возможно, играет на скрипке, пока я занимаюсь или читаю ее книги со стихами. Сегодня она дала мне Альфреда Лорда Теннисона, In Memoriam.

Мне нравится наблюдать за ней поверх страниц, когда она думает, что я не смотрю. Она отказывается позволить Исчезновениям пойти дальше и украсть у нее также и способность играть, поэтому склоняется над партитурой, а ее руки яростно водят смычок по струнам, словно она может вызвать ноты силой воли.

Я вздрагиваю, когда она вдруг без предупреждения кидает смычок, а потом разбрасывает ноты по полу.

Закрываю книгу.

– Хочешь поговорить?

Поднимаю ее смычок и протягиваю ей как предложение.

Она вздыхает и берет его у меня из рук.

– Мне нужна музыка так же, как я жаждала бы еды, если бы начинала умирать от голода.

– Ты когда-нибудь слышишь ее в чем-то другом? – Опускаюсь на корточки, чтобы собрать нотные листы. – Иногда я почти слышу ее в ветре или гудке поезда.

– Я слышу ее во всем, – говорит она, наклоняясь, чтобы помочь. – В звуке шагов, закрывающейся двери, жужжании мух и их стуке об окно. – Ее губы изгибаются в полуулыбке. Она колеблется. – Айла, я всегда задавала себе вопрос. Звезды… как-нибудь звучат? – голос у нее почти застенчивый. – Я видела их только на картинках.

– Нет, – говорю я. – По крайней мере, даже если и да, то мы, на Земле, не слышим их.

– Хотела бы я их увидеть. – Она кладет скрипку в обитый бархатом футляр, словно укладывает ребенка. – Иногда представляю, каково было бы, если бы музыка присутствовала во всем, звезды могли петь, а тени – скрежетать, падая. Или если бы ветер заставлял листья деревьев звенеть как китайские колокольчики.

Я прочищаю горло. Теперь моя очередь испытать робость.

– Когда любишь… это, м-м-м, не заставляет все петь?

Она улыбается одновременно и широко, и грустно.

– Да, – говорит Беас. – И, когда она уходит, все распадается, и в некоторые дни я едва могу найти музыку хоть в чем-то.

Она наклоняется, поднимает футляр со скрипкой, а я думаю: «Так же ощущается и скорбь».

Тем вечером за ужином рука Уилла лежит только в миллиметре от моей. Он ловит мой взгляд и улыбается.

Я хочу сказать ему, что скучаю по звуку его пения за стеной.

Хочется произнести: «Иногда я почти уверена, что снова могу слышать музыку: когда я рядом с тобой».

***

На следующий день в школе, когда выхожу к машине миссис Клиффтон, меня за руку хватает Беас. Она тянет меня в боковой класс и сует мне в руки книгу.

Я переворачиваю ее.

«Шекспир. Биография».

В недоумении изгибаю бровь.

– Знаю: ты больше не ищешь у Шекспира, – говорит она тихим голосом. – Но посмотри на это… – Она листает страницы до раздела под названием «Годы Исчезновения».