В серой зоне - Адриан Оуэн (2020)

И снова его мозг ответил, показывая, что Скотт воображает именно то, о чем его попросили. Родители Скотта были правы. Он осознавал реальность. Он отвечал! Его тело оставалось неподвижным, но мозг – отвечал! И этот фантастический момент зафиксировали видеокамеры Би-би-си! (www.intothegrayzone.com/mindreader). Что же дальше? Какой следующий вопрос задать Скотту? Мы с Давинией взволнованно переглянулись. Нам очень хотелось выйти на новый уровень, спросить Скотта о чем-то важном. Не просто выяснить, помнит ли он, как зовут его мать, а узнать что-то новое, возможно, способное изменить его жизнь. Мы подолгу обсуждали, спрашивать ли пациента о физической боли. Испытывает ли он ее? Болевые ощущения полностью субъективны, и каждый оценивает их по-своему. Мы уже знали, что Скотт осознает реальность. Стоит ли выяснять, больно ли ему? Что, если он скажет «да»? Невыносимо даже предположить, что в течение двенадцати лет этот молодой человек терпел физическую боль. Тем не менее такая вероятность существовала. Я понятия не имел, как отреагирую, если Скотт ответит «да, мне больно». А его родители? Что скажут они? Присутствие съемочной группы усложняло ситуацию, однако изменить ничего было нельзя.

Склонив голову пониже, чтобы не попасть в объективы камер, я нагнулся к Давинии и прошептал: «Как ты думаешь, спросим?»

– Да. Конечно. Обязательно спросим!

Давиния была права. Вот он, шанс. Скотт и его семья заслуживали знать правду. Пришло время помочь хотя бы одному из наших пациентов, совершить правильный поступок. Если Скотту больно, мы должны дать ему возможность сообщить об этом, и если он ответит «да», то помочь ему.

Я медленно вышел из комнаты управления и направился туда, где ждала Энн, мама Скотта. Журналисты последовали за мной. Энн нам улыбнулась. А я на ходу подбирал слова, чтобы произнести:

– Мы хотим спросить Скотта, не больно ли ему, но сначала мне нужно получить ваше разрешение.

Наступил решающий момент. Я спрашивал Энн, вправе ли мы, в первый раз за все время исследований, задать такому пациенту, как Скотт, вопрос, который, возможно, навсегда изменит его жизнь. Если Скотт двенадцать лет страдал от боли, а никто об этом и не подозревал, представьте тот бесконечный кошмар, в который превратилась его жизнь!

Наверное, мы могли бы задать Скотту этот вопрос, не спрашивая позволения у Энн, однако после долгих лет надежд и метаний мне необходимо было убедиться, что я имею право на такой вопрос. Я желал, чтобы Энн сказала: «Да, пусть он ответит!» Я хотел, чтобы она сама этого хотела, ради нее и ради Скотта.

Энн посмотрела на меня. По-прежнему спокойно, почти весело. Наверное, она давно смирилась с болезнью сына, еще много лет назад.

– Да, – ответила Энн. – Пусть Скотт вам сам скажет.

Отодвинув с дороги съемочную группу, я вернулся в лабораторию.

Атмосфера накалилась. Все понимали, что́ на кону. Мы выводили изучение серой зоны на новый уровень. Речь шла не просто о научном прогрессе – мы собирались вписать важнейшие строки в анналы медицины, изменить в лучшую сторону условия лечения и содержания пациентов. Я опять вспомнил Морин и наши споры о науке ради науки и о помощи больным. Меня будто окружили призраки прошлого.

– Скотт, тебе больно? У тебя что-нибудь болит? Если ответ «нет», вообрази, что играешь в теннис.

Я до сих пор вздрагиваю, вспоминая те мгновения. (www.intothegrayzone.com/pain). Чуть дыша, мы подались вперед и замерли. В окно комнаты управления мы видели неподвижное тело Скотта, завернутое в белую простыню, точно мумия, в сверкающем туннеле фМРТ-сканера. Интерфейсы нескольких аппаратов работали одновременно в сложной синхронизации, позволяя нам мысленно коснуться Скотта и задать ему такой простой и в то же время фундаментальный вопрос: «Вам больно?»