Перед падением - Ной Хоули (2017)

Скотт переводит взгляд на мальчика, который бессознательно жует пальцы своей левой руки. Элеонора, помешивая свой чай, задумчиво смотрит в окно.

— Знаете, мой дед, когда родился, весил всего три фунта, — сообщает Скотт. — Это было в Техасе в двадцатые годы прошлого века. Тогда еще не было специальных инкубаторов для выхаживания недоношенных младенцев. Так что мой дед в течение трех месяцев спал в выдвижном ящике комода, предназначенном для носков.

— Этого не может быть.

— Насколько мне известно, так оно и было. Люди способны вынести гораздо больше, чем принято думать. Даже дети.

— Возможно, нам стоит поговорить с Джей-Джеем о… его родителях, — нерешительно произносит Элеонора. — Он понимает, что они умерли, насколько это может осознать ребенок в его возрасте. Но по тому, как он смотрит на дверь всякий раз, когда слышит, как возвращается домой Дуг, я могу сказать — он все еще ждет.

Теперь надолго задумывается Скотт. Он знает — бывает так, когда человек знает что-то, но отказывается это принять. В каком-то смысле Джей-Джею повезло. К тому времени, когда он подрастет настолько, что сможет окончательно и бесповоротно понять произошедшее, рана успеет зарубцеваться.

— Значит, вы говорите, что у вас проблемы с Дугом? — говорит Скотт, меняя тему.

Элеонора вздыхает и несколько раз рассеянно окунает в чашку чайный пакетик.

— Знаете, Дуг — слабый человек. Раньше я думала, что дело в чем-то другом. Но теперь понимаю, он так категоричен потому, что не уверен в собственных убеждениях. Я сказала глупость, да?

Скотт отрицательно качает головой.

— Все дело в том, что он еще молод. Такое часто бывает. Я сам в свое время испытал нечто подобное.

Элеонора кивает, и в ее глазах появляется лучик надежды.

— Но вы это переросли, не правда ли?

— Перерос? Нет. Просто все перегорело. Я так пил, что у меня все в душе перегорело.

На некоторое время в кухне воцаряется молчание. Скотт и Элеонора думают примерно об одном: иногда лучший способ научиться не играть с огнем — шагнуть прямо в пламя и обжечься.

— Я вовсе не хочу сказать, что с Дугом будет то же самое, — поясняет Скотт. — Но не следует обольщаться, думая, что однажды утром он проснется и скажет: «Знаешь, я был кретином».

Элеонора кивает.

— А тут еще эти деньги, — тихо говорит она. — Стоит мне об этом подумать — и сразу тошнота подкатывает.

— Вы говорите о завещании?

Элеонора снова кивает:

— Это очень большие деньги.

— Сколько они оставили вам?

— Ему. Это… это его деньги. Они не…

— Ему всего четыре года.

— Я знаю. Мне хотелось бы… Я желаю, чтобы все эти деньги просто оставались на счете до тех пор, пока… он не станет достаточно взрослым, чтобы…

— Я вас понимаю, — говорит Скотт. — Но ведь для мальчика нужно покупать еду. Содержание ребенка требует средств. Кто будет оплачивать его обучение в школе?

Элеонора не знает, что ответить.

— Может, я справлюсь? — тихо произносит она, немного подумав. — Я понимаю, мальчику нужна красивая одежда…

— А сами вы собираетесь ходить в тряпье?

Элеонора еще раз кивает. Скотт собирается растолковать ей бессмысленность подобной идеи, обреченной на провал, но тут же понимает, что она и сама это знает.

— Я полагаю, Дуг смотрит на все иначе, — говорит он.

— Он хочет… Нет, вы только представьте! Он говорит: «Таунхаус в городе мы определенно оставим, а вот особняк в Лондоне мы, пожалуй, можем продать. А когда будем туда ездить, станем останавливаться в отеле». Когда мы успели превратиться в людей, которые ездят в Лондон? И об этом говорит человек, владеющий половиной захудалого ресторана, который никогда не будет открыт, потому что недостроен!

— Теперь он мог бы закончить строительство.

Элеонора стискивает зубы.

— Нет. Только не на деньги, завещанные ребенку. Мы их не заработали. Это деньги Джей-Джея.