Брызги задели сонное лицо Фаринелли, и тот брезгливо встряхнул бетховенской гривой.

— Не спи, соня, — заметил хозяин. — Мысленно рассмотрим поведение глади. При замедленной съемке видна поразительная картина. Упав в воду, жемчужина образует жидкую корону из семи побегов, каждый кончик короны увенчан крохотным шариком, точной копией упавшего шара, а из центра вырывается ответный побег, который становится все выше и выше пока на пике не выбрасывает из своей глубины ответный шар, который достигает стартовой точки. Видите, мои пальцы мокры.

Князь показал влажную ладонь и торжественно обтер салфеткой.

— Так тень отвечает упавшему свету. Здесь ставим точку. Этого образа нам вполне хватит. Теперь смотрим на человека. А если свести наше бренное тело к этой великой схеме творения? Сначала лужица плоти. Затем в нее жемчужиной падает смысл. От падения лужица становится чашей. Из ее центра вылетает ответный побег, он же наш позвоночник, который тянется вверх до тех пор, пока не порождает в кульминации взлета пузырь. Это череп! Череп, который, вращаясь вокруг оси, брызгая в разные стороны светом, пробил в разных местах кожицу пузыря и породил наши глаза и наш рот, наши уши и ноздри, глотку с язычком для глотания и, наконец, вскипел пеной мозга. И замер на долю секунды, оглядываясь окрест в изумлении разума, прежде чем не обрушиться вниз. Эта секунда, увы, равна длине нашей жизни. А наши ноги и руки, наш позвоночник — всего лишь слияние брызг, запечатавших миг творения. Что вы на это скажете, мой уважаемый Барух?

Хасид снова царственно встал, подхватив речение хозяина.

— Да, Виктор, соглашусь, я тоже струйка плоти в фонтане вселенной. Хвост крови в облатке кожи, с головой, обтянутой панцирем черепа, где пена создала дары глазниц, расщелину рта и лабиринты для слуха. Сквозь эти отверстия смотрит и разговаривает наш мозг, взбитая падением смысла морская пена творения, капля с перста Его.

Раввин развел руками в знак восхищения и согласия.

— Князь нарисовал вдохновенную картину цимцума, ограничив его рамками появления тела. Ведь речь идет о первом Адаме, по имени Адам Кадмон, который есть шаблон человека для миллионов копий. Человек есть оттиск творящего падения печати Господа в мир. По сути, речь идет о волчке на кончике пальца. О стреле, которая держит мишень. Черенок! Он повсюду. Стрела черенка торчит из центра вишни, сперматозоид — из яйцеклетки. Яблоко! Стоит его разрезать на две половины, и мы увидим, как от падения смысла расходятся в противоположные стороны левая и правая волны мякоти, а в центре взлетающий от счастья к Господу черенок, ось творения, которую вы прекрасно сравнили со струйкой воды, но…

Оратор взял уважительную паузу, погладив благородную бороду.

— Но, князь, в вашей картине нет места случайности, она слишком стройна. В вашей картине имя Творца, да будет он благословен здесь и далее по ходу моей речи, слишком уж идеально творит мироздание, а весь фокус как раз в том, что требовалось сотворить не копию Бога, а его близнеца, созданного по образу и подобию. Вот почему, говорит Ари, Господь тут же отвернул свой взор от творения, чтобы дать выход случайности. Без его пригляда чаша, в которую ударил луч света, тут же разбилась от переизбытка лучей, и человек, увы, не идеальное яблоко, а всего лишь благородный мешок, набитый долями взрыва. Этот контур из кожи с трудом держит семь великих осколков: сердце, печень, желудок, кишки, отлетевшие почки, взбитую падением пену легких и вылетевший наружу шар черепа с мозгом. Едва-едва в последний миг пойманный шеей. Плюс семь миллионов малых осколков, из которых собрано все наше прочее месиво. Как видите, прекрасная картина сразу наполняется чувством отчаяния, потому что вышло то, что получилось, а не то, о чем мечталось…