Дом близнецов - Анатолий Королев (2016)

И смерть начинает обживать место своего присутствия, которое она взяла у твоей жизни, и это оживание места превращается в кости раба, в скелет участи, затем в мясо воина, мышцы судьбы и, наконец, просыпается в глазах жреца и видит свое лицо. И понимает, что ее снова принудили жить. И содрогается от ужаса, потому что нет ничего ужаснее для человека, чем его смерть, и нет ничего ужаснее для смерти, чем в муках проживать жизнь человека.

Но почему Творцу нужна смерть, чтобы была жизнь? Да потому что нет ничего, что могло бы сильнее осуществить жизнь, чем смерть, которая голодом, страхом погони, болезнями, счастьем, силой и сводами живота толкает жизнь.

Ни жизни, ни смерти не дано у Творца отвертеться от участи быть, вот в каком смысле Микеланджело говорил, что человеку понравится и смерть, раз он так любит жизнь, ведь это дело рук одного мастера.

Только его афоризм надо скорректировать.

Раз мы так цепляемся за жизнь, то и за смерть мы будем тоже цепляться, потому что человек рожден для принятия дара творения, и смерть такой же тотальный дар, как и жизнь.

(Тут девочка вернулась за стол в сопровождении Маски.)

Итак, смерть жива, она наша жизнь наоборот — не от начала к концу, а от конца к началу. Пребывая мертвым Лазарем в глубине небытия, на пуповине вектора под прицелом божьего пальца, она начинает свое бегство от Бога, потому что «нельзя человеку увидеть Меня и остаться живым». Следовательно, и смерти нельзя прижаться к Богу и остаться мертвой, она начинает пятиться и молодеть, пока не превратится в эмбрион и, коснувшись точки творения, откачнется назад, вырвавшись на свет с воплем младенца. Вот как выглядит всемогущая курносая, безвидное царство, тьма — беспомощный комочек крика.

Спрашивается, а что может здесь уцелеть от тебя самого?

Ничего, если ты раб, почти ничего, если ты воин, и кое-что, если ты жрец. У смерти много задач и смыслов. Первый — цивилизаторский. Она рождается возводить пирамиды и охранять рабов, и только жрецу дана возможность увидеть свою смерть, вспомнить свою жизнь, которая явится к нему как сон, как эхо, как послед, без которого рождения не бывает.

Пока мир существует, никакая вечная смерть невозможна, каждому дано и время жизни, и время смерти. Потому что, повторяю снова и снова, мы временно живы и вечно смертны. То есть временно мертвы.

И еще.

Просыпаясь, мы потягиваемся, потягивается и кошка, зевая, распускает когти и выгибает спину. Почему? Потому что смерть должна полностью занять свое место и растянуться в полную силу по контуру вещи, ведь во сне она съежилась в кокон, обнимающий точку твоего места. Все!

Застолье грянуло аплодисментами.

Князь дал отмашку накрывать стол, слуги пришли в движение.

Выстроились рядами тарелки саксонского фарфора, воссияли ножи, вилки и прочее немецкое серебро, вытянулись в идеальную линию витые кольца с салфетками снежной свежести… столовая наполнилась острым блеском вышколенной сервировки.

— Осталось спросить Пифию о провинностях и задернуть дискуссию пением нашего Фарро. Сегодня тянем только один билет, ей-ей, кажется, я проголодался.

Валентин замер.

Пифия повернула барабан с карточками, выбрала одну из десятка и вручила гордой от важности Кукле, которая, спрыгнув с сидения, громким голосом прочитала.

— Поза-позавчера в ночь на среду в 0 часов 13 минут профессор Клавиго хотел покончить с собой на лестнице между третьим и четвертым этажом в Доме гостей.

Все взоры устремились к нему, и Валентин не стал запираться, а только поднял вверх руки — сдаюсь! — и кивнул: это правда…

Повисла грозовая пауза, лица близняшек вытянулись в ожидании казни обманщика и секс-партнера на час.

Но и на этот раз их ожидания не оправдались.