— Вот именно. Нисколько! Порой мне кажется, что мы мешаем друг другу жить.

— И ты полагаешь, что усыновление поможет тебе построить отношения?

— Да.

Мне окончательно расхотелось есть. Медленно киваю, чтобы скрыть растущий страх. Она заблуждается в самом главном, но я не могу разъяснить ей, что к чему. Нина принимается рассказывать мне, как вынуждена прятаться от коллег, которые приходят на работу с детьми, из-за нестерпимой зависти. Признается, что так и не смогла смириться со смертью дочери и заполнить зияющую дыру в душе, оставшуюся после ее смерти, и что создала воображаемый мир, в котором Дилан жива: представляет, как ведет ее в школу, читает сказки и укладывает спать…

Ее признания выбивают почву у меня из-под ног; мне хочется обнять Нину и никогда не отпускать. Ни разу за все эти годы ни одна из нас не упоминала имя Дилан, поэтому я понятия не имела, насколько она ею одержима. Я считала, что единственный шанс для Нины выжить — это отделиться от своего ребенка, оставить его в прошлом. Однако недооценила силу ее материнского инстинкта. И после смерти ребенка она не перестала ощущать себя матерью.

Я многое хотела бы ей рассказать, но вынуждена — ради нее самой — хранить тайну. Например, рассказать, что я тоже не раз представляла себе жизнь ее ребенка и задавалась вопросом, в кого он пошел: в Нину или в своего отца. Мы обе так много потеряли в тот день…

Вижу, как Нина глотает слезы, и мне хочется плакать вместе с ней. Тем не менее, загоняю боль глубже.

Впрочем, сомнений быть не может: она твердо намерена довести дело с усыновлением до конца.

И это вселяет в меня решимость. Я обязана ей помешать! И когда она говорит, что впереди еще несколько бесед и психологическое освидетельствование, я вздрагиваю. Надо торопиться: если они залезут в ее голову, на свет может вырваться то, что я пытаюсь сдержать последние двадцать лет.

Глава 37

Мэгги

Два с половиной года назад

Хлопает входная дверь. Я слышу, как дребезжит картина, висящая в коридоре.

— Зачем? — рычит Нина, врываясь на кухню.

Похоже, она все узнала, а значит, разговор предстоит тяжелый.

— У тебя всё в порядке? — спрашиваю я, хотя мы обе знаем ответ.

Ее щеки горят от гнева. Она швыряет сумку на пол, часть вещей вываливается наружу.

— Скажи, зачем ты это сделала?

— О чем ты?

— Зачем сказала в совете, что из меня не получится хорошая мать?

Вынимаю руки из раковины и стираю мыльную пену полотенцем.

— Я этого не говорила.

— Клэр из совета сказала, что ты сообщила им о важных подробностях, которые я от них скрыла, и у них, видите ли, нет другого выбора, кроме как отклонить мое заявление.

— Она сказала, что это именно я про них сообщила?

— Нет. Но кто еще это мог знать?

— А ты от них что-то скрыла? Разве не полагается честно отвечать на вопросы?

— Смотря на какие! — возмущается Нина. — Кто-то рассказал им о выкидышах, о том, что мой бывший парень — убийца, о моем срыве… В результате они решили, что я не готова взять на себя ответственность за ребенка. Как ты посмела!

— Дорогая, я не говорила, что ты не готова. Лишь сказала, что у тебя совсем нет опыта. Ты даже с детьми друзей никогда не играла.

— Ты использовала против меня то, что я доверила тебе по секрету! Усыновление должно было дать мне шанс стать как все. Ты же его растоптала!

— Они узнали о Хантере.

— Как? Это было сто лет назад! И о выкидыше знали только мы с тобой.

— Я не рассказывала им о Дилан.

Одного упоминания этого имени достаточно, чтобы довести ее до слез. Господи, а мне сколько страданий причиняют воспоминания о тех днях!.. Все, что я делала, было исключительно ради нее, в ее интересах, даже если казалось иначе. Однако сказать правду я не могу. Как бы тяжело ни было, мне придется унести тайну с собой в могилу.