Никто не умрет - Шамиль Идиатуллин (2013)

С месяц назад графичка ко мне прискреблась не по-людски и принялась тягать к доске на каждом уроке. А я чересчур положился на теорию вероятности. Ну и не до уроков мне было — мы с пацанами как раз группу пытались организовать, третий и самый упорный раз. Группа так и не срослась, а дневник я украсил так, что мама пригрозила гитару сжечь, комп запаролить, бокс запретить, меня постричь налысо и руки к ногам подтяжками привязать. Разгулялась у нее фантазия в тот вечер, некоторые обещания до сих пор вспомнить боюсь. Зато мою оговорку мне до пенсии поминать будут. Это я животных татарских лесов перечислял — волков, лосей, лис с зайцами там всяких — и внезапно снежного барса приплел. Герб меня попутал. Не зря же там барс изображен, решил я тогда. Молодец, что хоть про крылатость телегу не двинул.

Лажанулся, с кем не бывает-то. У нас тут не биология, а география, в конце концов. Давайте еще грамматические ошибки править или про деление столбиком спрашивать.

— Измайлов, мы ждем.

Я оглядел класс. Все так и сидели как истуканы, даже Катька замерла. И Кир, гад, пялился не на меня, а за левое мое ухо, на одну из карт России. Хоть бы для приличия учебник открыл и мне попытался показать. Фиг бы я отсюда что высмотрел, но все развлечение.

Я тоже повернулся к карте биоресурсов, уставился в украшенные зверушками неровные ленты салатного и защитного цвета, которые перекрывали Татарстан с соседними республиками, и деловито спросил:

— Что, просто рассказывать?

Людсанна что-то ответила с ехидцей, а я и не услышал. Болотная полоса упала под ноги, забрызгав меня крупчатыми черными каплями, салатная лента порвалась в клочья, окруженные бурой подушкой опавших листьев и черными корявыми ветками, за которыми мелькнули быстрые тени — пятерка волков гнала лосиху и восьмимесячного лосенка, недолго гнала, но шансов у них не было. Я кашлянул и спросил:

— Своими словами можно?

— Хоть какими хотелось бы уже.

— Звери бывают трех видов: одних ест человек, другие едят человека, третьи пытаются не вмешиваться.

Чужой голос чеканил чужие слова, и остановить его я не мог, и загорелая женщина за столом не могла, хоть и попыталась сперва, и странные дети за партами тем более не могли — и, на их счастье, не пробовали. А я говорил, как бурную речку переплывал, каждый гребок — фраза, и пока берега не достигнешь, остановиться нельзя — унесет и ко дну прилепит. И я досказал все, что не хотел, но должен был, и завершил словами:

— И если ты повернешься спиной к зверю, или оставишь след хищнику, или не добьешь раненого — ты умрешь и будешь проклят.

После этого говорить было нечего. Да у меня и сил не было почему-то. Хотелось есть. Или хотя бы сесть. Можно на пол.

Я потоптался на месте. Класс смотрел на меня — все смотрели, странно смотрели. И Людсанна смотрела тоже. Молча.

Я хотел уйти на место или отпроситься в туалет — живот резко скрутило. Но тут Людсанна хлопнула губами и глазами, совсем на себя не похоже, и сказала, тоже не по-своему, растерянно:

— Интересно. Это что, Измайлов, ты трактат старинный выучил? Похвально. И отдельное спасибо, что семейство кошачьих на сей раз не вспомнил.

Раздалось несколько смешков. Я исподлобья глянул, чтобы запомнить, кто такой отзывчивый, но в глаз мне словно прожектор ударил и ослепил на секунду. Кто-то зеркальцем балуется, что ли. Во уроды, подумал я и неожиданно захихикал сам — в основном, кажется, от боли в животе. Видимо, бывает такое.

Смешки затихли, но тут же разгорелись за другими партами. Зеркальца я ни у кого не увидел. Значит, из окна зайчик прыгнул. От соседнего дома, например. Могучий такой зайчик — школу и соседнюю девятиэтажку разделяло футбольное поле, да и солнца в небе было чуть. Впрочем, размышлял я не об этом, а о всеобщем ржании, которое не унималось, а наоборот.