Траектория полета - Карен Уайт (2019)

Джорджия продолжала смотреть на Мейси, как будто ответ лежал между ними, скрывался в том факте, что Джорджия когда-то видела чашку в комнате их матери, и та велела ей хранить это в секрете.

Мейси втянула в легкие воздух, пытаясь избавиться от ощущения, что она тонет, хватаясь за улыбку Джорджии, как за спасательный круг.

– Нужно побольше разузнать о рисунке, иначе я ничего не понимаю, – натянуто проговорила Джорджия. – Мы должны найти чашку, если она все еще в доме. Будем надеяться, что узор на ней отличается от вашего.

– А почему надо надеяться на другой узор? – спросила Кэролайн.

– Потому что это предметы от одного сервиза, и придется вычислять, как он сюда попал. А я… – Джорджия сглотнула, и ее глаза встретились с глазами Мейси. – Даже не знаю с чего начать. – Она сделала паузу. – И не представляю, что это может значить.

Глава 24

«Когда места для яиц становится мало, царица-матка начинает откладывать яйца, из которых потом вылупятся трутни, затем те, из которых вылупятся кандидатки в новые царицы. Отложив яйца для следующих поколений, старая царица оставляет улей и половину своих детей. Новая царица вылетает ради брачного танца и возвращается в улей, чтобы отложить уже свои яйца – это самая важная функция

ее жизни».

Из «Дневника пчеловода» Неда Бладворта

Берди

Я старалась сконцентрироваться на шорохе цветного карандаша по черно-белой странице, хотя бы для того, чтобы не слышать звуков с чердака. Каждое движение там включало свет в голове, освещая уголок моей памяти, но слишком мимолетно, чтобы я могла что-нибудь разглядеть. Я нажала на карандаш сильнее, размышляя, когда можно будет прекратить. Когда я смогу встать, сама включить свет и начать говорить.

Моим коленям было тесно под детским столиком в комнате Бекки. Мы с ней рисовали в книжке-раскраске, хотя мы обе слишком взрослые для таких развлечений. Один из десятков психотерапевтов, которых я посещала, объяснил Мейси, что арт-терапия может принести мне пользу, и она купила мне кипу «взрослых книжек-раскрасок» и коробку карандашей ста пятидесяти двух цветов – я и не представляла, что столько бывает.

Во многом психотерапевт оказался прав: рисование отвлекало меня от желания выдергивать волосы из головы или резать ножницами свою одежду. Или таращиться в полумрак прошлого, которому, казалось, нет конца и края. Бекки, похоже, тоже нравится раскрашивать. Это успокаивает ее, она даже меньше заикается, когда говорит со мной.

Я попыталась поудобнее устроить ноги под розовым столиком, который, кстати, больше подошел бы трехлетке, чем девятилетнему ребенку. Наверное, Мейси и Бекки об этом знают, но ни та ни другая ничего не делают. Как будто пытаются обеими руками удержаться за детство, боясь отпустить Бекки в неопределенное будущее. Я думаю иногда: уж не передала ли я им обеим свой страх неназванного и непонятого. Страх позабыть свое прошлое.

Шум передвигаемых предметов над нашими головами возобновился. Мейси и Джорджия тщательно обыскивают чердак. Они залезли туда, как только вернулись домой. Только сначала Джорджия показала мне фотографию в телефоне, и у меня в голове словно зажужжал кинопроектор, его яркий луч высветил фарфоровый предмет, спрятанный в углу моей гардеробной. Его там больше нет, я знаю. Он где-то в другом месте, и я рада, что не помню где. Я смотрела на экран телефона, и ни один мускул не дрогнул на моем лице.

– Берди?

Я посмотрела на Бекки, поняв, что она окликнула меня уже не в первый раз.

– Ты выходишь за линии.

На моей странице нарисовано летнее поле – с насекомыми и птицами, и кипарисами по краю. Я выбрала фиолетовый карандаш, потому что он напоминает мне о чем-то приятном, и водила им над полем, не думая о цветах и листьях, перьях и крыльях. Над полем теперь словно поднимался фиолетовый дым, в котором все потонуло.