Траектория полета - Карен Уайт (2019)

Он тоже сел, лицом ко мне.

– Хорошо, но вы все же должны ответить на вопрос.

Я встретила его взгляд, гадая, есть ли у меня выбор.

– Хорошо.

Венера светила все ярче, как будто пыталась перещеголять луну, и я поймала себя на том, что болею за нее.

– Кэролайн рассказала вам о Брайане?

– Да, – призналась я. – И что случилось потом. Она сказала мне только потому, что беспокоилась о вас.

Он кивнул.

– Я понимаю. И я рад, что вы узнали. – Он встретился со мной взглядом. – Но есть кое-что, о чем она не знает и не узнает.

Я смотрела, как лунный свет играет на правильных линиях его лица – мягкий свет, как кисть художника, разглаживающая несовершенство. Вероятно, для этого и нужно взаимное признание – не сравнивать, чья жизнь труднее, а убедить друг друга, что трудности можно пережить.

– Кейт была на третьем месяце беременности, когда погибла. Она никому не сказала.

Он замолчал, и я спросила:

– Ребенок Брайана?

Он покачал головой.

– Нет. И не мой. Я не успокоился, пока не выяснил. Я был как одержимый, отчаянно желал найти способ причинить Брайану столько же боли, сколько он мне.

Джеймс опять замолчал на некоторое время, дожидаясь, пока я обдумаю его слова.

– Вы кому-нибудь об этом рассказали?

– Нет. Ни о беременности, ни о том факте, что я никогда не узнаю, кто отец. – Я слышала, как он шумно выдохнул, словно изгоняя из души демонов. – Я любил ее. Любил все, что было в ней лучшего. И, наверное, всегда буду любить.

– Поэтому вы не хотите говорить с Брайаном? Боитесь, что не сдержитесь и расскажете ему?

Глаза Джеймса – как черные дыры на его лице.

– Наоборот. Боюсь, что не смогу сказать.

Он отвернулся, словно скрывая что-то. Однако в свете луны я видела в нем вину или решимость взять на себя чье-то страдание.

Я взяла его руку и сжала, чтобы дать ему понять – я знаю, как можно ненавидеть человека с такой же силой, с какой его любишь. И как любовь не покидает тебя.

Свет неба почти угас, волны залива окончательно поглотили солнце. Я почти машинально произнесла:

– Entre chien et loup.

– Я думал, вы не знаете французского.

– Не знаю. Только вспомнила эту фразу. Берди говорила ее, когда мы с Мейси были маленькими.

– Что она означает?

Я не сразу ответила, не сразу вспомнила тот момент, когда мы с Берди сидели на пристани, глядя в небо.

– Буквальный перевод: «между собакой и волком». Так французы описывают темное время суток, когда трудно отличить собаку от волка.

– Берди вас научила?

Я кивнула.

– Очень давно. До того, как все изменилось.

Что-то большое плеснуло в водах за нами, но мы даже не вздрогнули. Как будто сжатые руки защищали нас от любой опасности. Точно так же, как в те вечера, когда мы с Мейси держались за руки, лежа в кровати во время грозы.

– Две тысячи пятый год, верно? Когда здесь собирались снимать фильм и Берди хотела привести в порядок дом?

Я кивнула.

– Да. Она впала в ступор, когда искала что-то на чердаке, и с тех пор не проронила ни слова.

– А фильм сняли?

– Нет. После урагана здесь все было разрушено, и они нашли другое место. Не важно. Берди стала невменяемой, Мейси снова была беременна… слишком скоро после смерти Лилианны. А я уехала.

Я чувствовала, как Джеймс смотрит на меня, наши руки были все еще сжаты, и я радовалась теплу и близости. Это снова напомнило мне о том, как сильно я скучаю по прикосновению – и о том, почему его избегаю.

– Моя очередь, не так ли? – спросила я, желая чтобы ветер унес мои слова прочь.

Джеймс молча позволил мне отпустить его руку. Он позволил бы мне уйти, ничего не сказав. Я незнакомец в самолете. Конечно, он больше не был незнакомцем. Я не знала, кто он для меня теперь, но доверяла ему, нуждалась в его понимании. И, может быть, даже в сочувствии.