Я опустилась на колени у задней стены гардеробной, глядя на кучу ботинок и сумочек, ремней, шарфов и прочих аксессуаров из той жизни, которой я не помнила. Словно это была чужая жизнь. Я стала вытаскивать из кучи разные вещи: старомодная женская кроссовка фирмы «Кедс», пара желтых сандалий, кожаная сумочка с оборкой, поношенная тапка. Я сунула руку за старый чемодан, вытащила широкий черный кожаный ремень, ботинок… Потом просунула туда руку снова и нащупала мягкую замшевую сумочку, смутно припоминая, как прятала ее здесь годы назад, зная, что никто в нее не заглянет, если даже найдет. Плотно прижав к сумочке ладонь, я ощутила что-то под замшей, какой-то круглый предмет. Осторожно достала сумочку из укрытия и положила себе на колени. Прикрыла глаза, пытаясь погасить мерцающий свет.

В ушах у меня зазвенело, но через минуту я поняла, что это не звон. Это воспоминание о жужжании пчелок, рабочих пчелок, которые падали на землю в предсмертных муках, подергивая маленькими, слабыми прозрачными крылышками.

Трясущейся рукой я взяла сумочку с твердым предметом внутри, вспоминая разбитые чашку и блюдце и кровавые пятна на розовой юбке. Все это как-то связано между собой, и где-то в дальнем уголке моего сознания я знаю, как. Но я не выпускала ответ из его темного угла, не могла позволить ему сбежать.

Я вернулась в комнату и подошла к большому комоду. Выдвинула широкий нижний ящик с одеждой, посыпанной сверху пустыми конфетными обертками, точно хлебными крошками. Смахнула бумажки в сторону, приподняла старое платьице, в котором крестили обеих моих дочерей, и, положив сумочку под него в самый дальний угол, задвинула ящик.

Мне послышалось, как внизу хлопнула дверь, и я выглянула из окна башни, выходящего на залив. Джорджия шла по деревянному настилу, ее лицо было повернуто к солнцу. Она остановилась на краю настила и наблюдала, как летает над водой большая коричневая птица.

Джорджия так красива. Я ошибалась, думая, что раз она так похожа на меня внешне, значит, точно такая же, как и я. Чем больше я пыталась втиснуть ее в свои рамки, тем сильнее она сопротивлялась. Я уважала ее за это противостояние. Оно сделало ее сильнее. И, наверное, она это уже поняла.

Джорджия развернулась и пошла обратно по пристани. На лице у нее застыло такое же выражение, как и в детстве, когда она понимала, что ее желания прямо противоположны моим.

Мне нужно, чтобы она была сильной. Свет в моей голове разгорался все ярче, показывая то, что там спрятано. Я знала, что осталось недолго, но Джорджия сможет помочь. Я лишь надеялась, что они с Мейси помирятся, потому что черпают силу друг в друге. Набегающая волна окатит нас всех, и только сильный сумеет устоять на ногах.

Я легла обратно в постель и позволила темноте вновь надо мной сомкнуться, молясь, чтобы свет опять не проник за занавес. Я не хотела помнить, что только что сделала. Воспоминания наступали, пытались разогнать черноту. Воспоминания о другом предмете, увиденном в гардеробной. Он все еще там, ждет, когда его обнаружат. Он напоминает мне о давно забытом человеке. Об улыбке. О песне. Я закрыла глаза, чтобы воспоминания угасли. Мои губы прошептали имя, которое я не произносила долгие годы.

Глава 13

«Тот не достоин сот медовых,

Кто ульи стороной обходит,

страшась укусов».

Уильям Шекспир[11].

Из «Дневника пчеловода» Неда Бладворта

Мейси

Несколько часов Мейси пролежала в постели, безуспешно пытаясь заснуть, и когда на улице окончательно рассвело, встала и спустилась вниз. Заглянула в столовую и с удовлетворением отметила, что Джорджии там нет. Она уже собиралась пойти на кухню, чтобы приготовить кофе, когда заметила чепчик на полу, там, где он вчера упал, и воспоминания, острые и режущие, нахлынули с новой силой.