Путь Воина - Вероника Мелан (2016)

— Шла бы ты, — огрызнулась Белинда.

— А если по харе? — свесилась вниз голова с ирокезом.

— Тебе полегчает?

— Мне? Мне точно полегчает.

Рим скалилась и выглядела настолько довольной, что Белинда уверилась: той полегчает.

«Когда-нибудь я сама дам тебе по харе», — подумала Лин и отрешенно ужаснулась той непроглядной ненависти-черноте, которую при этом испытала.

Пусть чернота, пусть что угодно — лишь бы дали поспать.

* * *

А утром она свалилась с кровати. В прямом смысле.

Хотела с нее встать, но не смогла — со стоном перекатилась на бок и рухнула на холодный каменный пол, где так и стояла на карачках, пока что-то орал на непонятном языке годзилла-тренер. Орал не на Белинду — на Рим. О чем-то спрашивал, та с воплями отвечала, за что получила нагоняй и была выдворена на пробежку.

Белинда стонала. Она не могла ни подняться, ни толком сесть, ни встать. За ночь мышцы будто заложило плотной, пропитанной бетоном стекловатой, и каждое движение превратилось в адскую пытку:

— Не могу, — мычала она, качая головой, — не могу бежать, не могу…

Ее, словно окоченевший труп с полусогнутыми конечностями, закинули обратно на кровать.

А через полчала в сопровождении незнакомого монаха отправили посетить Мастера Сэнгуя. До просторного зала, куда вел монах, она не шла, а медленно ковыляла, двигаясь, словно ржавый робот. После чего, скрипя зубами от боли, разложила свое тело-сломанную игрушку на плотный расстеленный мат.

Сэнгуй оказался седым, как лунь, с почти что вертикальными кустиками бровей и раскосыми глазами. А еще с исключительно крепкими руками.

— Я давить. Ты орать.

И он давил. Тер ей шею ребрами сухих ладоней и нажимал на одному ему известные точки с такой силой, что Белинда сотрясала стены ревом.

— А-а-а-а!!! Да, что ж вы делаете-то! Бо-о-о-ольно!

Мастер притворялся оглохшим. За сорок минуту «массажа» он отыскал на ее теле — ни больше, ни меньше — ровно тридцать три исключительно болезненных точки и на каждую надавил так, что у нее из глаз искры сыпали ворохом.

— Не могу-у-у-у! Не дави-и-и-те! А-а-а-а!

Наверное, ее слышал весь этаж. Или весь монастырь.

Но назад к своей келье — почти нонсенс! — она шагала на своих двоих. Ощущение стекловаты в мышцах уменьшилось, руки и ноги худо-бедно задвигались, вот только глаза, кажется, так и остались выпученными.

* * *

— Просто выбрасывать руку вперед. Быстра. И сжимать. Палец наружа.

Солнечный полдень; цикады. Даже вечно стылый ветер прогрелся.

Они сидели на траве поодаль от монастыря вдвоем — Ума-Тэ учил ее формировать кулак для удара. Старался, как умел: показывал, объяснял, путался в словах, тер лоб, вспоминал нужные.

— Если палец внутрь, ты ее ломать.

— Его.

— Да. Иво.

Их отправили сюда, чтобы Белинда не провела весь оставшийся день в праздной лежке и научилась хотя бы чему-то полезному. И она училась — выбрасывала руку вперед, формировала боевой кулак и морщилась, когда понимала, что у нее не выходит так быстро и так качественно, как у Умы.

— Кулак — важно. Неправильный кулак — плохой удар.

Он не наседал на нее, как «годзилла»-тренер, не требовал невозможного, не рычал при неудачах.

— Ума, почему ты говоришь с акцентом?

— Акцентам?

Лин отсыхала душой и телом, радуясь передышке, — хорошо, что не пришлось сегодня бежать, прыгать в озеро, нестись вдоль бесконечной стены. Сегодня бегали другие — она, как пнутая нерадивым хозяином кошка, нежилась на солнышке.

— Не говоришь на нашем… моем языке.

— С ашипками? А-а-а… Я — манол. Мы всегда говорить свой язык. Так правильно. Каждый манол позна или рана находит путь в монастырь.

«Но я не Манол, я — обычная, — подумала Лин. — Но я здесь».

— Давай, делай кулаки.