Глаза ее куклы - Екатерина Неволина (2019)

Вместо Коленьки приходил непонятный взрослый человек. Он говорил абсолютно дикие вещи — будто бы она, Ната, — его мама! Даже странно, что враги настолько глупы и не придумали версию поубедительнее. Да этот человек, наверное, раза в три старше ее и Коленьки. И придумал тоже — мама!

Он спрашивал, как она себя чувствует.

«Спасибо вам, хорошо», — отвечала Наташа, стараясь держаться от него подальше. Раньше она отказывалась с ним разговаривать и пряталась от него, но потом поняла, что так хуже. Ее вытаскивали, а потом главный у них — тот, что в белом халате, — снова принимался мучить и говорить какие-то дикие вещи.

Она не дура — поняла, что лучше притворяться. Боялась приходящего к ней человека почти так же, как и ужасную старуху, но делала вид, будто не боится, старалась соблюдать вежливость — для маскировки. Поддерживала одна только мысль: скоро вернется Коленька и победит всех врагов. Он на войне, но обязательно вернется. Недолго им над ней издеваться! И ту старуху он прогонит, он никого не боится.

Приходящий человек зачем-то рассказывал ей глупости о своей жизни. Мол, у него есть взрослый уже сын — ее внук.

Тут уж Наташа не выдержала.

— Придумайте что-нибудь получше! — сказала она, глядя в лицо неприятному мужчине. — Может, у меня еще и правнуки есть? Да как вам не стыдно! Вот вернется Коленька…

— Он не вернется, — ответил незваный гость.

И тогда Наташа бросилась на него, чтобы выцарапать его наглые глаза, оторвать его поганый язык. Надо же вообще такое придумать!

Она была слаба, но смогла бы с ним справиться, тем более мужчина растерялся, но окружившие ее враги тут же ее скрутили.

— Пожалуйста, осторожнее с ней! Мама уже старая! — сказал мужчина.

Даже сейчас он продолжал нести чушь, надеялся ее обмануть.

А она рвалась и звала Коленьку, пока в руку не ткнулось что-то острое, а язык не перестал ей повиноваться.

«Фашисты, — догадалась Наташа через подступающую вату дурноты. — Меня захватили фашисты… Они кругом…»

Потом она пролежала на кровати много дней. Ей казалось, что она плывет на плоту по бурному морю. Хотелось пить, но следом накатывало блаженное беспамятство.

Наташа забывала, кто она. Становилась летящей в воздухе пылинкой или украдкой проникшим через плотные шторы солнечным лучом. Она летела, летела куда-то, и кто-то пел ей колыбельные песни на странном незнакомом языке.

Schlaf, Kindlein, schlaf,

Der Vater hüt die Schaf,

Die Mutter schüttelts Bäumelein,

Da fällt herab ein Träumelein.

Schlaf, Kindlein, schlaf![2]

Потом, когда она пришла в себя, подняться с кровати оказалось очень тяжело. Наверное, она весила не больше макового зернышка. Ноги едва слушались, но грубая женщина, приставленная к ней, рывком поставила Наташу на пол. Пришлось стоять, покачиваясь, как одуванчик на ветру.

Мир вокруг был новым и странным — кафельный пол под ногами, желтые стены, массивная дверь с зарешеченным окошком. За этой комнатой лежали узкие коридоры, и когда ее вели куда-то мимо темного окна — кажется, была ночь, — Ната снова увидела ту самую уродливую старуху, которая никуда не делась, а просто затаилась, поджидая своего часа.

Ната сделала шаг — и старуха шагнула вместе с ней, и так же нелепо, неуверенно покачнулась.

В этот момент Наташа вдруг с ужасом поняла, что страшная старуха — это она сама!

Закричав, Ната упала на пол и, уже падая, поняла, что стала свободна.

Не было больше страха.

Не было больше боли.

Ничего больше не было.

Как же хорошо-то! Как хорошо, господи!

Глава 15

Наше время, середина июля

Клаус заставил меня рисовать разные картинки, а потом задавал вопросы, часть из которых повторяла вчерашние. Меня это ужасно раздражало. Он сам раздражал меня все сильнее и сильнее.