Декларация независимости или чувства без названия (фанфик Сумерки) - Kharizzmatik

Он выбрал путь терпения и теперь просто стоял на месте, нахер, ожидая, пока я нанесу удар, и все это время я знал, что он меня читает. Я не смотрел на него, но ощущал его взгляд, направленный на меня. Он выискивал знаки, которые подскажут ему, что я вот-вот взорвусь, – как будто, просто глядя на меня, он сможет прочитать мои мысли. Я боролся с желанием высказать все, потому что я точно знал, что выдам все долбаные секреты, осталось только замереть на месте и пытаться изобразить безразличие. Думаю, он ощущал волны паники, я просто излучал это фуфло, поэтому стояние на месте было бесполезным. Он узнает, что я чувствую и что я скажу раньше, чем я открою свой сраный рот.

Я вспомнил, как мои браться и даже маленькая дурочка Элис советовали набраться мужества и просто поговорить с ним, потому что он при любом раскладе все знает и будет уважать меня больше, если я начну первым. Может, они были правы, особенно после его последнего заявления о надежде, что я поведу себя как мужчина и предупрежу его заранее.

В этой фразе был двойной смысл? Что он пытался сказать мне, говоря, что я должен быть гребаным мужчиной? И почему он говорил с Изабеллой, а не со мной? Он что, сидел и ждал, пока у меня вырастут яйца, и я стану настоящим мужиком, чтобы во всем признаться? Или я становлюсь гребаным параноиком?

Все это глупости. Я люблю ее, и ничто это не изменит.

Он может орать и говорить мне, что я тупой болван, может засунуть этот пистолет мне в глотку и даже нажать на паршивый курок – это ни к чему не приведет. Я буду любить ее до того дня, когда мое сердце остановится.

Поэтому пошло оно все… Она того стоила!

– Ты знаешь, я так не могу, – тихо сказал я, пытаясь контролировать тон, чтобы не показать, как я нервничаю, даже если он это ощущает. – Все не так, я не собираюсь специально выставлять это напоказ. Это последнее, чего я хочу. Просто…

Он молчал, тишина еще больше давила мне на нервы. Я слегка повернул голову к нему, не в силах терпеть это дальше, и увидел, что он пристально на меня смотрит. Наши взгляды встретились, и он слегка кивнул, но по-прежнему не раскрывал рта. Я подождал секунду, вторую, а потом покачал головой.

– Я знаю, что у тебя есть свое охренительное мнение об этой ситуации, не надо держать его в себе. Давай, говори. Выплесни это и скажи, какой я сраный идиот, как я совершаю самую большую ошибку в жизни. Скажи мне, какое долбаное отвращение ты чувствуешь к тому, что я твой сын, и что я упал так низко, что влюбился в гребаную ра… – я оборвал мысль на полуслове, неспособный закончить. – Иисусе, я даже не могу выговорить это хреновое слово! – сорвался я.

Развернувшись к мишени, я поднял пистолет и импульсивно выпустил оставшиеся пули, руки дрожали от гнева, я закипал. Я точно знал: он этого и хотел, он всегда доводил меня, и я снова играл ему на руку, но не мог с этим справиться.

Он молчал пару секунд, а потом вздохнул.

– Рабыня.

Я оглянулся на него, прищуриваясь, когда он безразлично произнес это слово, мой гнев возрос.

– Говоришь ты это или нет – ничего не меняется. Это просто слово.

– Она говорит то же самое, – сказал я, вспоминая ее слова, когда сюда приезжала организация из Чикаго.

Отец кивнул.

– Значит, ты думаешь, что любишь ее? – тихо спросил он, осматривая мишени.

Я сухо засмеялся, покачивая головой.

– Тут не нужно думать. Я знаю, что люблю ее, – сказал я.

Он опять кивнул и продолжил разглядывать стрельбище. Я стоял на месте и наблюдал за ним, каждая секунда усугубляла мое волнение. Его молчание никогда не означало что-то хорошее – оно значило, что он что-то обдумывает, а его мысли могут быть охеренно пугающими.