А вот сумасшедший Ростов, оплот уходящего мира, волнующе-пьянящий, где он – хрупкий юнец с репутацией отчаянного головореза, за спиной которого – сам Черный Поручик! Ах, с каким наслаждением любой из ночных забулдыг выпустил бы ему в грудь целую обойму! Так нет же, господа бывшие министры-заводчики-депутаты! Кишка тонка!..

И вот – полюбившийся ему город; милый дуралей Агранович; надежный, будто крепостной бастион, Геня; мудрый законник Профессор… «Красота! Как говаривал наш покойник Яша: „Вся судьба – что ставка на рулетке: пан или пропал. Если уж пан – так действительно полного фарту, если пропал – так с музыкой, с шиком!»… Ну ему-то повезло – вытянул Яшка свою карту…»

И вдруг Ристальникову пригрезилась калитка родного сада, знакомый пейзаж с беседкой и плетеными креслами среди листвы. Аркадий хотел позвать своих друзей туда, под сумрачную прохладу деревьев, но понял, что ни атамана, ни Яшки с Никитой нет поблизости. «Они же минуту назад были рядом, за моей спиной», – недоумевал Ристальников и не находил ответа…

В беседке неторопливо пили чай его домашние. Папа читал газету, мама усердно потчевала старших братьев пирогами и делала строгие замечания прислуге… Все, как обычно. Аркадий лишь не мог разобрать, о чем шла беседа, родственники говорили о своем и его вовсе не замечали…

Он открыл глаза. Стояла такая тишина, что звенело в ушах. Легкий, едва различимый предрассветный сумрак осторожно вползал в избу. На Аркадия повеяло утренней свежестью, и он смахнул пот со лба.

Из угла послышалось сонное посапывание. Ристальников поднялся и, стараясь не шуметь, подошел к топчану.

Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, безмятежные, молодые и красивые, в серых зыбких сумерках похожие на родных братьев. «Неужели они и в самом деле большие друзья? – подумал Аркадий. – Со мной, например, атаман никогда так не ночевал!»

Он медленно, не торопясь, разглядывал Рябинина, силясь понять, почему вдруг этот незнакомый ему человек столь стремительно ворвался в его жизнь; почему он оказался таким близким и дорогим его атаману; почему именно с этим чужаком будет связана его дальнейшая судьба…

В мозгу Ристальникова вспыхнула разгадка давно мучившего его вопроса: «Наверняка именно Рябинин и был у атамана в день рождения. Оттого Гимназист меня и не пустил! Значит, ближе ему этот Андрей… А я? Разве я Старицкому не друг? Разве он не был для меня всем на свете?» Неудержимая волна жгучей ревности охватила Аркадия. Он попятился от топчана и безвольно упал на свою лавку.

«Всю жизнь я шел за ним… шел бес… беспрекословно, верил в него…» – зарывшись с головой в одеяло, невнятно бормотал юноша. Горячие слезы душили его. Аркадий перевернулся на спину и беззвучно зарыдал.

Он с болью вспоминал, как Профессор за глаза называл его «атамановым сынком»; как уважительно, в угоду опять же Гимназисту, держался с ним грозный Федька Фролов; да и сам Старицкий не раз снисходительно прощал за глупые выходки…

«Да если бы не я! – вскакивая с постели и размашисто растирая по лицу слезы, чуть не закричал Аркадий. – Если бы не я – не быть ему атаманом!» – заключил он.

Выплаканная едкая злость ушла. Ристальников постарался взять себя в руки, присел на краешек топчана и мысленно заговорил со Старицким: «Кто как не я, дорогой Георгий Станиславович, подал тебе идею воспользоваться случаем и подчинить нам Фрола? Не я ли, тогда еще мальчишка, сумел направить тебя?.. Эх ты, атаман! Другом, братом, даже сыном меня называл; говорил, что доверяешь мне, как никому, – Аркадий сокрушенно покачал головой. – Предал ты нашу дружбу… и меня предал… А ведь был ты мне роднее всех! Дороже отца с матерью, ближе братьев. Какой же я все-таки идиот, что не разгадал твоей лжи! Кровью, преступлением связал себя с тобой».

Ристальников покосился на Андрея: