Обещания богов - Обещания богов (2022)

Вскоре между тяжелыми башмаками и кожаными плащами он различил нечто худшее: незваные гости взломали дверь его подсобки и теперь уничтожали его диски — столько лет усилий, исследований, пренебрежения врачебной тайной… Граммофон был разбит вдребезги. Его раструб сплющили, и он валялся на паркете смешным треугольником.

Симон разрыдался.

Никто не обратил на него внимания. Разрушение, если относиться к делу ответственно, — захватывающее занятие. Он вытер глаза и дополз на четвереньках до порога спальни: эти сволочи разбили облицовку шкафов, изрезали его бесценную ширму, но по непонятным причинам пощадили предмет, назначение которого наверняка было им неизвестно: его «машину для чтения снов», стоящую у изголовья кровати.

Одним прыжком он оказался на ногах и кинулся туда. Выключил машину из сети, обернул кабель и многочисленные провода, подсоединенные к электродам, вокруг главного корпуса прибора и вышел из комнаты с аппаратом под мышкой.

У выхода он нос к носу столкнулся с гестаповцем снизу.

— Кто вам приказал это сделать? — заорал Симон, забыв про свой страх.

На лице у того снова появилась улыбка, похожая на воспаленную рану. Не ответив, он нагнулся и подобрал листок, который Симон швырнул на землю несколько минут назад. И медленно развернул его.

— Для лекаря ты не слишком наблюдателен. Это же написано внизу, жалкий ты говнюк. «Приказ гауптштурмфюрера Грюнвальда».

Тот мужик с закрученными усами. Нацист, который арестовал его и грозил самыми страшными пытками. С чего он на него ополчился?

Гестаповец свернул бумагу в комок и засунул Симону в рот. Затем, схватив за плечи, развернул его и пинком в зад столкнул вниз по лестнице.

Хрипя с бумажным комом в горле, Симон как мог цеплялся за перила, но все же поскользнулся, растянулся спиной на ступенях и так доехал до нижнего этажа; аппарат перелетел у него через голову.

Наполовину задохнувшийся, он наконец выплюнул бумажный кляп. Если он когда-либо задавался вопросом, какова на сегодняшний день его рыночная цена в Берлине, то теперь выяснил свою котировку со всей определенностью: пинок башмаком в задницу и ухмылка в качестве прощания. Даже не быстрая казнь прямо на улице или поездка в один конец в какой-нибудь концлагерь…

Это было бы слишком хорошо для недоноска вроде него.

111

У него больше ничего не осталось. Ни кабинета, ни дома, ни пациентов. Досье исчезли, записи уничтожены — и все двери перед ним отныне были закрыты. Перед ним, Симоном Краусом, который давал сто очков вперед всем психиатрам Берлина и спал с некоторыми из самых красивых женщин города…

Уже давно он спрашивал себя, каково это — быть евреем в Германии в тридцатых годах. Собственное нынешнее положение дало ему это ясно распробовать — и вкус был горьким. Свободное падение, и ни единой протянутой руки, ни единого камня, за который можно удержаться.

Вцепившись в свой аппарат, он отправился обратно на виллу Минны, единственное место в Берлине, где он мог переночевать. Найти приют в одной из самых знаменитых аристократических немецких семей — не так уж плохо для парии.

Двигаясь вдоль канала, он пересек часть Тиргартена и пошел по Восточно-Западной Оси, огромному проспекту, обустроенному нацистами, чтобы принимать их чудовищные парады — гусиный шаг и вскинутые руки. Симон все шагал и шагал в тени флагов со свастиками и белых колонн, на которых громоздились позолоченные орлы.

У подножия этих мрачных столбов, надменных символов мощи, готовой все раздавить на своем пути, его собственное одиночество и жалкое положение показались ему почти комическими. Его ткнули мордой в его же собственную мизерность, бездумье, цинизм — все эти годы он мнил себя победителем, в то время как ему всего лишь давали отсрочку…

А может, он должен рассматривать это падение как милость, как возможность принести пользу, вычислить убийцу женщин, снова начать работать в клинике…