Обещания богов - Обещания богов (2022)

— Он ушел вместе с ней.

Дело закрыто. В сущности, ни самого Пернинкена, ни даже тех, кто стоял намного выше, всяких Гиммлеров и компанию, не так уж волновали детали. Им сейчас было чем заняться, а в перипетиях войны одной смертью больше, одной меньше… какая разница. Важно только, чтобы подобные убийства больше не повторялись.

Франц вскоре отправился на польский фронт, потом в Нидерланды. Названия городов, карты, сражения. Наконец-то он заполучил свою войну. Однако он никак не мог постичь логику своей судьбы. Он хотел сражаться против французов? Но эти Schangels[183] были такими жалкими, что проиграли войну, даже ее не начав. Он хотел отомстить за отца? На самом деле старик умер давным-давно, задушенный немецкими газами. Но ненависть засела в Бивене накрепко, диктуя свои законы. Расследование дела Адлонских Дам приобщило его к иным ценностям.

И первое из этих ценностей — дружба. Ему не хватало Минны и Симона. Сейчас он мог с уверенностью сказать: не было ни одного дня с лета тридцать девятого, когда он не думал бы о них. Потом — ум. Расследование шло таким извилистым путем… Бивен пристрастился к размышлениям. Пусть он по-прежнему старался исходить прежде всего из фактов, ему теперь нравилась и другая сторона, отведенная работе мысли. Не исключено, что это куда эффективнее, чем махание дубинкой, которое и было его основным занятием с самых юных лет.

На полях сражений он стал стратегом, говорил на равных с начальством, предлагал свои решения… И получал удовлетворение, глядя, как его идеи претворяются в жизнь. Для офицеров война — это некая абстракция, игра уловок и ставок, за которые расплачиваются в реальном бою… вот только платят другие.

Бивен одернул форму, глянул на себя в грязное зеркало, потом надел длинный черный кожаный плащ с меховым воротником и вышел из блиндажа. День еще не занялся. С порога он рассеянно оглядел окружавшую его мрачную картину. Его люди спали под проливным дождем, укрывшись под брезентовыми тентами, провисшими над телами, как бурдюки со скопившейся водой. Постукивание капель в этих импровизированных чашах, мужской храп, вой ветра — у каждой детали имелся свой звук… Этих парней низвели до первобытного состояния — животного или даже еще более древнего, до состояния гнилостного месива. В эту ночь важно было одно — не замерзнуть. Солдаты жались друг к другу, пока кровь каждого не согревала тоненькую пленку дождя, связывавшую их воедино.

Оберст-лейтенант не испытывал никакой симпатии к своим людям — шайке скотов, покорных до гробовой доски. Но в конце концов его тронуло их страдание, их невзгоды. Немецкие солдаты были сволочи, что и говорить. Это они развязали войну, это они нарушили мировой порядок, они напали, разграбили, уничтожили. Храбрые бойцы или трусливые садисты — в любом случае они были отребьем мира, и земля сомкнется над ними, в том нет сомнений.

Но рядовые, находящиеся под его командованием, не походили на сволочей. Раненые, отчаявшиеся, больные. Под касками он видел их лица, зеленоватые (дизентерия), желтоватые (гепатит) или заросшие (поди пойми почему, но недоедание вызывало усиленный рост щетины). Эти парни были всего лишь пушечным мясом, и ни один из них не вернется домой живым.

Оберст-лейтенант не знал в точности, где они находятся. Связь со штабом была потеряна. Карты противоречили друг другу. Что до их собственной способности определиться в пространстве… В конце концов их единственным ориентиром стали русские. Бивен был им почти признателен за то, что они неизменно оставались здесь, атаковали, умирали, воскресали. Советский враг был той единственной данностью, на которую они могли с уверенностью положиться.