Грозное дело - Сергей Булыга (2015)

Сколько он так, без сознания, лежал, Трофим не имел понятия. Очнулся, было очень больно, голова трещала. Трофим лежал на боку, подвернув под себя одну руку, поджав ноги. Лежал как будто на камнях, очень холодных. Трофим высвободил руку и ощупал их. Это были не камни, а лёд, разбитый на куски. Значит, это ледник, подумал Трофим. Он осмотрелся. Вокруг ничего не было видно. Как же теперь отсюда выбраться? – подумал Трофим. Приподнялся, пополз наугад, переполз через кучу битого льда…

И вдруг нащупал чью-то голову. Затылок! Волосы на затылке были слипшиеся. Это так кровь на них застыла, подумал Трофим. Это покойник, он здесь давно лежит. А может, и недолго, кто знает! Трофим начал ощупывать покойника. Тот был в шубном кафтане, без шапки. Шапка, должно быть, отлетела в сторону, а сам он лежал ничком, лицо у него было разбито, всё в кровавой корке и с раскрытыми глазами. Трофим закрыл покойнику глаза и подумал, что, видимо, под ним лестница сломалась, и это было недавно, если он всё ещё здесь лежит и его никто не ищет. Или не знают, где искать! Ищут, крепко ищут, да не здесь. Потому что это…

Трофим затаился. «Господи, – подумал он, – спаси и сохрани, я же и сам чуть не убился. Ты поддержал меня, век буду Тебе благодарен, вернусь в Москву, сразу пойду, поставлю свечку трёхфунтовую…»

А это Марьян, больше некому. Или не Марьян? Кто разберёт! Такая темнотища. Ни огонька нигде…

И вдруг вспомнился тот перстенёк, про который рассказывала Мотька. Трофим приподнялся над покойником, на ощупь нашёл его правую руку, на ней безымянный палец… А на нём и в самом перстенёк! Пальцы были крепко сжаты, перстенёк было не снять. Да и зачем его снимать, когда можно и так проверить. Трофим поднял Марьянову руку, повернул её так, как показывала Мотька, и в камешке и в самом деле засветился огонёк. Трофим ещё повернул руку, огонёк засветился сильней. Трофим увидел Марьяна, лицо его было в крови. Трофим отпустил руку. Рука упала, свет погас. Было темно и тихо. Трофим усмехнулся и подумал, что вот как всё славно сложилось: Марьян убился и теперь на него можно валить всё, что хочешь – и что он видел, как кто-то входил в ту дверь, а тем, которые тогда на рундуке сидели, Мотька глаза отводила, она же колдунья, всё может, вон как она вцепилась, как собака, и чуть насмерть не загрызла. И Зюзин скажет: вот сука, всё верно! И Савва скажет: да, конечно, это он, Марьян, тогда из-за печи кидался – и крест поцелует. И Спирька поцелует, и рынды. И все, кого ни приведут, будут целовать и говорить, что хочешь. Так в Новгороде было, когда он поехал туда разыскивать подпиленные гири, а дело повернулось так, что какие гири, прости, Господи! Вспомнив про Новгород, Трофим нахмурился и перекрестился. И спохватился: время-то идёт, а Годунов велел вернуться до полуночи и всё про Мотьку рассказать. Вот только что ему теперь рассказывать? Про то, что Мотька с Марьяном любились и никакого им дела не было ни до царя, ни до царевича, а это только у царя есть дело к Мотьке, и потому он велел Зюзину…

Вспомнив про Зюзина, Трофим ещё сильнее помрачнел. Зюзин же говорил, чтобы Трофим скорей расследовал, смотрел по сторонам как следует, а иначе глаза ему вынет. И ведь вынет! Трофим Зюзина ещё по Новгороду знал, там Зюзин глаз тогда повынимал огого! Что ему ещё Трофимовы глаза – пустяк. Подумав так, Трофим невольно проморгался. И тут же подумал, что Мотька права: бежать отсюда надо, только это и спасёт, а всё остальное – смерть. Ну да как бежать? Сухой колодец, это где? Это, Мотька говорила, Троицкая башня, рядом с Монетным двором. Туда его никто близко не пустит!