Ты мой закат, ты мой рассвет - Айя Субботина (2020)

Домой мы возвращаемся только к восьми: приятно уставшие, сытые и с парой порций пельменей на утро, чтобы не тратить время на завтрак. Не хочу, чтобы уставала, потому что даже сейчас, несмотря на румянец и счастливый блеск в глазах, выглядит уставшей.

— Это одно название от елки, а не елка, - говорю я, ставя несчастное полудохлое дерево на тумбу в гостиной. Выглядит и правда печально.

Йени заходит следом с коробкой, в которую мы сложили все хрупкие покупки и елочные украшения, и я в последний момент успеваю ее перехватить, потому что Очкарик вдруг пошатывается и тяжело падает на диван.

— Малыш, что такое? - Получается слишком громко, потому что она бледнеет прямо на глазах, и попытки поднять руки выглядят вяло, бесконтрольно.

Переворачиваю ее голову затылком на подушку, заглядываю в глаза.

Нет, блядь, только не очередной срыв в успокоительные. Все же было хорошо, я же ради ее покоя затолкал подальше злого и циничного Антошку, чтобы только все было хорошо и спокойно.

Начинаю вспоминать, когда она могла выпить эту дрянь. Мы все время были рядом. Единственный раз, когда отлучалась - в туалет в ресторане.

Брала она с собой сумку? Нет? Я ни хрена не помню, мне даже в голову не могло прийти следить за такими вещами.

— Голова немного закружилась, - говорит Очкарик. Ей как будто тяжело дышать. -Сейчас пройдет.

У нее немного расширены зрачки.

Я стараюсь - очень стараюсь подавить злость, но на всякий случай просто запрещаю себе открывать рот.

Может, это из-за встречи с тем уродом? Она выглядела расстроенной.

Или я снова что-то не то сказал? Не сказал вообще? Не так посмотрел? Не так, сука, дышал?!

Очкарик, пошатываясь, идет в ванну, настойчиво отказываясь от моей помощи. Ее рюкзак лежит на тумбе около двери.

Я знаю, что поступаю хреново, но хорошим понимающим и добрым я не был никогда.

И в жопу все, когда речь идет о нашей семье и обещании Очкарика. Я знаю, что она умеет врать. Знаю, что она БУДЕТ врать и притворяться ради того, чтобы поддерживать видимость нормальной семьи и здоровых отношений. Но я не хочу быть слепым идиотом. И точно не готов строить жизнь с женщиной, которая даже не пытается...

Я слышу шаги за спиной, когда протягиваю руку к ее рюкзаку.

Пауза, во время которой поворачиваюсь и вопросительно жду ответ на невысказанный вопрос, что это все-таки было. Может быть, она признается, что испугалась, поплыла по течению. Было бы очень странно, если бы после стольких лет она вот так сразу взяла бы себя в руки. Это ведь зависимость, как ни крути.

У очкарика мокрое лицо и приглаженные на лбу влажные волосы.

Рассеянная «замерзшая» на губах улыбка.

Она все еще очень бледная, но, когда идет ко мне, ее по крайней мере не качает из стороны в сторону.

Останавливается рядом.

Опускает взгляд на мою руку. На свой рюкзак.

Вяло, до самого упора, распускает кожаную шнуровку и вытряхивает все содержимое на пол, прямо мне под ноги.

Даже смотреть не хочу.

И так понятно, что там ничего нет. Она же сказала. Я не должен был сразу думать всякую плохую херню.

— Меня просто вырвало, - извиняясь, глухо говорит моя замороченная писательница. - Не стоило есть паразитов в сыром мясе. Я... полежу наверху, если ты не против. Правда очень устала.

Когда она уходит, я еще несколько минут смотрю на горку совершенно простых вещей: бумажные салфетки, ключи, кошелек, немного мелочи, плеер с наушниками, блокнот и несколько ручек.

Таблеток нет.

Она сказала правду.

А я не поверил.