Только между нами - Алайна Салах

Он повзрослел. Или лучше сказать: возмужал? В чертах появилась жёсткость, немного заострились скулы. Матвей покрупнел, как это обычно бывает с парнями, переступившими двадцатипятилетний рубеж, пообточился под местную среду. Это видно по движениям, ставшим более сдержанными, по спокойствию, которое он излучает. У него отличный учитель.

Он поворачивает голову, что-то говоря Голдобину, и прядь волос падает ему на лоб. Он убирает её до боли знакомым жестом, переносящим меня в события двухгодичной давности: я и он, сидим на кровати в его спальне. Матвей что-то рассказывает, подкрепляя повествование жестами, отбрасывает назад непокорную чёлку и раздвигает губы в улыбке. Причёска у него так и осталась неизменной: никаких модно выбритых висков и филированного затылка. Кажется, будто он не был в салоне минимум пару месяцев. Мне нравится. Эта небрежность ему очень подходит. Всегда подходила.

— Без работы Данилов не остался, — комментирует Багрянцев, очевидно проследив за моим взглядом. — Старик в вундеркинда клещами вцепился. Я тебе ещё тогда хотел подсказать, что Голдобин ради поджопника Роме пацана может взять.

— И что же не подсказал? — переспрашиваю я, заставляя себя оторвать взгляд от Матвея.

— Да это я потом. Когда ты звонила, из головы вылетело. Но в итоге-то всё хорошо получилось? У молодого дарования недавно интервью в «Экономисте» вышло. — Багрянцев понижает тон, переводя его в более интимную тональность: — Стелл, знаю, что тогда не помог, но ты пойми: я ведь не Голдобин. Захотел бы Родинский меня по миру пустить из вредности — расторг бы контракт с авиакассой, и всё. Тридцать процентов бюджета компании улетели бы к ебеням.

— А материшься для убедительности? — ёрничаю я. — Кажется, начинается. Пойду.

Конференция проходит в нескольких залах. Я заранее решила, что обязательно послушаю Гумбольдта из «Ред-Икс» и Милохина из «Дамблера». Заставляя себя не оборачиваться, сливаюсь с толпой, устремившейся в сторону центрального зала, и по пути пытаюсь вернуть себе деловой настрой. Мероприятие десятилетия. Гумбольдт — светило западной экономики, профессор Гарвардского университета. А я профессионал.

Когда мне почти удаётся убедить себя в последнем, затылок начинает ощутимо покалывать. Мелкая вибрация распространяется по шее, плечам, струится к позвоночнику. Можно обернуться, но тогда я помешаю тем, кто идёт позади меня.

Я захожу в зал, опускаюсь на первое попавшееся сиденье в первом ряду. Руки, извлекающие блокнот из сумки, неконтролируемо дрожат. Совсем не факт, что это он. Возможно, это плоды моей нервозности, подпитанные разгулявшимся воображением. Два года прошло. Не так много для меня, но для двадцатитрёхлетнего парня — это целая жизнь.

* * *

Выступление Гумбольдта не разочаровывает. Для гениального спикера, коим он является, недостаточно обладать крепко набитым багажом опыта и знаний. Помимо прочего, необходима природная харизма. Нужно уметь разговаривать со слушателем так, чтобы за два часа одностороннего диалога каждый присутствующий успел немного влюбиться. Так случилось и со мной. В какой-то момент удалось абстрагироваться от неровного биения сердца и подкожных вибраций и раствориться в потоке слов от бесспорного гения двадцать первого века.

— Милохину придётся постараться, чтобы это переплюнуть, — замечает догнавший меня Валера Осокин. — Гумбольдт хорош, старый чёрт. Ты была на его выступлении в Копенгагене в позапрошлом году?

Я отрицательно мотаю головой.

— Не получилось. Смотрела в записи.

— Запись не то. Заметила, как шибёт его энергетика? Почище коньяка.

Успеваю пробормотать «ага», пока речь стремительно мне отказывает. Движущаяся масса людей с каждой секундой сереет, будто бы для того чтобы выделить одну-единственную фигуру в синем, застывшую в дверях прохода.

«Привет», — беззвучно шевелю я ртом, встретившись с Матвеем глазами.

На ощупь нахожу плечо Валеры и выдавливаю: «Я сейчас, ладно? Позже увидимся».