Ночной администратор - Джон Карре (2016)

«Найти себя, – повторил Джонатан. – Восполнить недостающее. Сделать из себя человека, каким моего отца сделала армия: цельного человека. Стать полезным. Жить достойно. Избавить совесть от этой невыносимой ноши».

Почувствовал приступ тошноты и зашел на кухню выпить воды. Медные корабельные часы над дверью завел, не задаваясь вопросом, почему это делает.

Сокровища хранились в гостиной: старинные, в длинном футляре грушевого дерева часы с одной гирей, купленные у «Дафны» на Чэпел-стрит за бесценок. Потянул за медную цепь, гиря оказалась наверху. Качнул маятник.

«Поеду-ка к тете Хиллари в Тинмут, – сказала Мэрилин, наплакавшись вволю. – Может, там повезет? В Тинмуте. А что?»

У Джонатана тоже была тетя, которую звали Хиллари. Она жила в Уэльсе, за гольф-клубом. У нее была привычка ходить за ним по всем комнатам и выключать свет, чтобы потом громко взывать к своему Христу в темноте.

* * *

«Не уезжай», – просил он Софи, когда они ждали такси, чтобы ехать в аэропорт Луксора. «Не уезжай», – умолял он ее в самолете. «Оставь его, он убьет тебя, не стоит так рисковать», – твердил он опять, сажая ее в машину уже в Каире. Она собиралась ехать в гостиницу, где ее ждал Фрэдди.

«У каждого есть предназначение, мистер Пайн, – сказала Софи, горько улыбаясь. – Для арабской женщины быть избитой любовником – не самое большое унижение. Фрэдди – богатый человек. У него определенные обязательства передо мной. А я должна считаться со своим возрастом».

9

В Эсперансе Джонатан появился во второе воскресенье мая, в День матери.

Третья по счету попутка за четыреста миль, ею оказался цементовоз, высадила его на перекрестке в самом начале авеню де Артизан. С пластиковым пакетом в руках, вместившим все его пожитки, он шел по тротуару, читая афиши: «Merci maman»; «Bienvenue a toutes les mamans»[4] и «Vaste buffet chinois des meres»[5].

Северное солнце возвращало его к жизни, как чудодейственный эликсир. Казалось, что вместе с воздухом он вдыхает и свет. «Вот я и дома. Здравствуйте. Вот он я».

После восьмимесячного сна под снежным одеялом этот золотой благодушный город в провинции Квебек словно вытянулся вверх в лучах заходящего солнца, оставив внизу собратьев, выстроившихся вдоль самого длинного в мире пояса нефритовых месторождений. Он вознесся выше, чем Тимминс на западе в прозаической провинции Онтарио, выше, чем Вальд’Ор или Эймос на востоке, много выше скучных поселков гидроэлектриков на севере. Нарциссы и тюльпаны стояли как гвардейцы в саду возле белой церкви со стальной крышей и острым шпилем. Одуванчики, в доллар каждый, красовались на покрытом травой склоне за полицейским участком. Цветы ждали своего часа невозможно долгую зиму, томясь под снегом, и, как все, вытянули шеи навстречу солнцу. И магазины для неожиданно разбогатевших или явно надеющихся скоро разбогатеть вроде «Boutique Bebe»[6] с розовыми жирафами в витринах, и пиццерии, названные в честь удачливых старателей, и аптека, предлагавшая гипнотерапию и массаж, и залитые неоном бары под именем то Венеры, то Аполлона, и полные собственного достоинства увеселительные заведения, ласкающие слух именами давно не существующих на белом свете мадам, и японская сауна с пагодой и садом, вымощенным пластмассовым булыжником, и банки всех мастей и калибров, и ювелирные магазины, через которые прежде частенько сплавлялось украденное добытчиками золотишко, да и нынче подчас сплавляется, и магазины для новобрачных с восковыми невестами, «Польские деликатесы», рекламирующие суперэротические видеофильмы, как какую-то кулинарную новинку, и рестораны, открытые двадцать четыре часа в сутки для сменных рабочих, и даже нотариальные конторы с потемневшими окнами – все лучилось и сияло в ореоле раннего лета, и merci maman ярче всех: on va avoir du fun![7]