Хаттифнаты посмотрели на него долгим лунным взглядом и промолчали.

— Я спросил, удалось ли вам что-нибудь найти, — повторил папа, и нос его покраснел. — Если это секрет, можете, так и быть, не рассказывать. Но скажите хотя бы, что вы что-то нашли.

Хаттифнаты смотрели на него и не двигались. Чувствуя, как жар приливает к щекам, Муми-папа закричал:

— Вы любите пауков? Нравятся они вам или не нравятся? Я хочу знать! Прямо сейчас!

Повисла долгая тишина, и тогда один из хаттифнатов шагнул вперёд и развёл лапы. Может, он что-то сказал, а может, это просто ветер шептал над водой.

— Извините, — неуверенно пробормотал папа, — я понимаю.

Вероятно, хаттифнат объяснил ему, что пауки им скорее безразличны. Или выразил сожаление о чём-то таком, что невозможно изменить. Например, что хаттифнаты и Муми-папа, увы, не понимают друг друга и поэтому не могут разговаривать. А возможно, хаттифнат был разочарован и считал, что папа ведёт себя как ребёнок. Папа тихо вздохнул и грустно посмотрел на своих спутников. Теперь он видел, что́ они нашли. Это был небольшой обрывок берёзовой коры — из тех, что море скручивает в свитки и разбрасывает по берегу. Берёста — только и всего. Ты разворачиваешь её, будто старинную рукопись, внутри она белая и гладкая, как шёлк, но стоит отпустить края — и кора снова скрутится. Как маленький кулачок, сжимающий тайну. Муми-мама обычно обматывала такой берёстой ручку кофейника.

Вероятно, в этом свитке было какое-то очень важное послание. Но папа уже потерял к нему интерес. Он немного замёрз и приготовился спать, свернувшись калачиком на дне лодки. Хаттифнаты не чувствовали холода, только электрический ток.

И никогда не спали.

Муми-папа проснулся на рассвете. У него затекла спина, и по-прежнему было холодно. Из-под полей шляпы он видел кусочек фальшборта и серый треугольник моря, который опускался, поднимался и снова опускался. Папу слегка укачало, и он совсем не чувствовал себя бесстрашным папой в поисках приключений.

Один из хаттифнатов сидел на банке, чуть повыше него, наискосок. Папа тайком наблюдал за ним. Глаза у хаттифната теперь были серые. Изящные лапы медленно двигались, как крылья бабочки. Возможно, он разговаривал с другими или думал. Голова была круглая и сразу переходила в туловище, безо всякой шеи. «Как длинный белый чулок, — подумал папа. — С бахромой снизу. Или как белый поролон».

Ему стало по-настоящему нехорошо. Он вспомнил, как он вёл себя накануне вечером. И пауков тоже вспомнил. Впервые в жизни он видел напуганных пауков.

— Ох-ох, — пробормотал папа.

Он хотел сесть, но вдруг заметил берестяной свиток и похолодел. Уши встали торчком под шляпой. Свиток лежал в черпаке, на дне лодки, и медленно катался туда-сюда, повторяя движение волн.

Муми-папа тут же позабыл о своём недомогании. Его лапа осторожно поползла в сторону свитка. Он взглянул на хаттифнатов: те, как всегда, не сводили глаз с горизонта. Но вот берёста у него, он сжал лапу, медленно потянул свиток к себе. И в тот же миг почувствовал лёгкий удар электрического тока, не сильнее, чем от батарейки карманного фонарика. Хотя стрельнуло до самого затылка.

Муми-папа долго лежал неподвижно, стараясь успокоиться. Потом медленно развернул секретный документ. Обычная белая берёста. На ней — ни карты, где зарыты сокровища, ни шифра. Ничего.

Может, это такая визитная карточка, которую хаттифнат оставляет из вежливости для других хаттифнатов на каждом одиноком острове? Может, получая этот маленький разряд тока, хаттифнаты испытывают такое же тёплое дружеское чувство, как мы, когда открываем долгожданное письмо? Или, может быть, они умеют читать невидимый шрифт, недоступный пониманию обычных троллей? Разочарованный, Муми-папа скрутил свиток и поднял глаза.

Хаттифнаты спокойно наблюдали за ним. Муми-папа покраснел.

— Как-никак мы в одной лодке, — сказал он.