На борту было всего три хаттифната, таких же белых, как лодка и парус. Один сидел на руле, два других — спиной к мачте. Все трое глядели вдаль, и вид у них был такой, будто они повздорили. Но Муми-папа слыхал, что хаттифнаты никогда друг с другом не ссорятся, они очень тихие существа и всё, что им надо, — это плыть вперёд, чем дальше, тем лучше. Лучше всего — до самого горизонта или на край света, что, вероятно, то же самое. Так, во всяком случае, говорят. А ещё говорят, что хаттифнатам ни до кого, кроме себя самих, нет дела, что они заряжаются от грозы и опасны для всех, кто обитает в гостиных и на верандах и всегда делает одно и то же в одно и то же время.

Всё это интересовало папу с тех пор, как он себя помнил, но, поскольку говорить о хаттифнатах иначе чем намёками не принято, он пока не знал, как всё обстоит на самом деле.

Похолодев до кончика хвоста, Муми-папа напряжённо наблюдал, как приближается белая лодка. Хаттифнаты не махали — разве хаттифнат снизойдёт до столь обыденного жеста? — но они определённо плыли к нему. Протяжно шаркнув днищем о гальку, лодка воткнулась в берег.

Хаттифнаты обратили на папу свои круглые бесцветные глаза. Тот снял шляпу и начал объяснять. Хаттифнаты покачивали лапками в такт его словам, отчего папа смутился и запутался в длинной фразе о горизонтах, верандах, свободе выбора и чаепитиях, когда на самом деле пить чай совсем не хочется. Наконец папа замолчал, совсем сконфуженный, и лапки хаттифнатов замерли.

«Почему они ничего не говорят? — нервно подумал папа. — Они что, меня не слышат или считают, что я смешон?»

Он протянул лапу и издал любезный вопросительный звук, но хаттифнаты не шевельнулись. Их глаза постепенно желтели, вбирая цвет неба.

Папа опустил лапу и отвесил неловкий поклон.

Хаттифнаты тут же встали и тоже поклонились, очень торжественно и все трое одновременно.

— Спасибо, — сказал папа.

Он больше не пытался ничего объяснять, а просто сел в лодку и оттолкнулся от берега. Небо было такое же пламенеюще-жёлтое, как в тот далёкий день. Лавируя против ветра, лодка медленно вышла в море.

Муми-папа никогда ещё не был так спокоен и доволен всем вокруг. Не нужно было ничего говорить или объяснять, ни себе, ни другим. Он просто сидел, смотрел на горизонт и слушал, как под лодкой хлюпают волны.

Когда берег исчез, над морем встала луна, жёлтая и круглая, как шар. Папа в жизни не видел такой большой и такой одинокой луны. И не представлял, что море может быть таким огромным и безупречным, каким он увидел его сейчас.

Муми-папа вдруг подумал, что в мире нет ничего настоящего и бесспорного, кроме луны, моря и лодки с тремя молчаливыми хаттифнатами.

И ещё, конечно, горизонта, сулящего ему восхитительные приключения и безымянные тайны — теперь, когда он наконец обрёл свободу.

Муми-папа решил, что будет безмолвен и загадочен, как хаттифнат. Того, кто не болтает попусту, все уважают. Думают, раз ты молчишь, то много знаешь и живёшь страшно увлекательной жизнью.

Папа посмотрел на хаттифната, сидевшего у руля в свете луны. Ему захотелось как-то поддержать его, выразить солидарность, что ли. Но папа решил промолчать. Да и не шло ему в голову ничего, как бы это сказать… ничего хорошего.

Что там говорила о хаттифнатах Мюмла? Как-то раз весной, за обедом, она обмолвилась, что они, дескать, живут разгульной жизнью. А Муми-мама ответила: «Ну что за ерунда», а Мю ужасно заинтересовалась и потребовала, чтобы ей немедленно объяснили, что это такое. Но кажется, никто толком не знал, как это — жить разгульной жизнью. Наверное, это значит быть диким и свободным в самом широком смысле.

Мама добавила тогда, что едва ли жить разгульной жизнью так уж весело, но у папы на этот счёт были сомнения. «Это как-то связано с электричеством, — уверенно заявила Мюмла. — А ещё они умеют читать чужие мысли, а это некрасиво». И разговор свернул в другое русло.