— Значит, вожделел жен и дев? Вожделел ли ты жен, что прошли таинство и осенены были благостью брака?

— Да, святой отец? Обуревали меня демоны, привораживал я всех, кого мог. И замужних тоже.

— А вожделел ли ты детей? — спросил Волков.

— Да-а-а, господин, — завыл колдун.

— Многих ли приворожил? — строго спрашивал поп.

— Баб?

— Детей!

— Нет, не многих, господин, детей только двух, — Зеппельт опять рыдал.

— Только двух, почему только двух?

— Пена от зелья у них шла горлом, и бились они как при падучей, страшно с ними было, не стал больше на них ворожить.

— Умирали они?

— Не ведаю, выносил их ночью и клал у забора. Что у городской стены.

— Как же ты уговаривал их, зелье есть?

— Подманивал их разговорами, а потом пряники им с зельем давал.

— Зачем же ты вожделел детей, неужто жены тебя не прельщали?

— Прельщали, святой отец, только никто за меня идти не хотел, хотя мой отец был богат.

— А блудные девы не ходили с тобой?

— Только съев зелье, или в беспамятстве. Все говорили, что я больной, и болезнь моя заразна, никакая не шла со мной.

— Эй, еретик, — заговорил кавалер, — знаешь его?

Каменщик, чуть помедлили и ответил:

— Весь город его знал, звали его Белый поп, а как из храма его поперли, так стали звать его Белый Зепп или Вонючий Зепп. Папаша его и братья, большие мастера — любые мельницы ставили, а этот такой вот уродился, в попы подался. Дом поставил большой в месте, где голытьба проживает, другие люди его сторонились с девства, он уже в детстве жирен был и вонюч, вонял, говорят, так, что слеза пробивала.

— Господин, — крикнул один из солдат, что стоял за колдуном, — еретик не врет, тут с ним рядом стоять невмоготу, когда ветер не дует, сидит и смердит, паскуда.

— Потому и бабы его к себе не пускают, — добавил второй, морщась, — кто ж такого до себя допустит.

— Тихо вы, — прикрикнул на них Пруфф, — скажите, когда спросят вас.

Повисла небольшая пауза, но недолго она длилась, отец Семион обвел всех присутствующих взглядом и продолжил:

— А то клира тебя отлучили из-за хвори твоей? Из-за вони?

— Да, святой отец, — промямлил колдун, но с ответом тянул он слишком долго.

Не поверил ему Волков и спросил у каменщика:

— Еретик, ты знаешь, за что его отлучили от клира?

— Чего? — не понял тот.

— За что его выгнали из попов? — переспросил отец Семион.

— Только слухи, говорят, что он ночью, над покойниками не только псалтырь читал.

Никто даже не понял, о чем говорит еретик, никто из людей, стоявших вокруг, и сидевших за столом не понимал, куда он клонит, а вот сам Ханс-Еоахим Зеппельт все понимал.

Он своими жирными ручонками закрыл лицо, словно закрыл ворота, затворил, отгородился от злого мира, задрожал своим огромным чревом в ярких, алых, огромных прыщах и завыл приглушенно из-за рук, длинно и заунывно.

— Говори толком, — громко приказал рыцарь, обращаясь к каменщику, — за что его выперли из церкви?

— Ну, так, не знаю я точно… то ваша церковь… Что в вашей церкви творится, нас не касаемо..

— Говори, что слышал про него, а не про нашу церковь, — повысил голос кавалер.

— Ну, говорили люди, что он не псалтырь читал над покойниками… вернее над покойницами… Вернее псалтырь-то он читал… наверное… но вот… — смущаясь, бубнил еретик.

— Что ты мямлишь, — рыкнул Волков. — Говори, дурак, как есть.

— Говорят, он покойниц пользовал, по ночам, на том его родственники покойной девицы уличили, — с трудом выпалил каменщик и вздохнул с облегчением, словно большую работу сделал.

— А-А-А-А-а-а-а, — в голос заорал колдун, не отрывая рук от лица. Снова стал валиться наземь, и на сей раз его никто не поймал, оба солдата только и могли, что глядеть на него с ужасом. Он упал на землю и лежал там дрожащей и ревущей белой кучей.