Хоккенхаймская ведьма - Борис Конофальский (2019)

Каждый день Вацлав приходил просить денег, два дня ему давали по три талера. Отказать не смели, уж больно грозен он стал, как кавалер занедужил. Надо было съезжать, пока это мошенник совсем не опустошил кошель господина, да господин так плох был, что монах боялся его шевелить. Он сидел у его постели неотлучно, время от времени трогал жилу на руке, но жила не билась, и Ипполит подносил ко рту Волкова зеркало, зеркало едва запотевало, самую малость. Дыхание было. Жил был кавалер.

Хотя у Ипполита уже не было надежд, уже думал он, что вернётся в Деррингхофф, в монастырь. Но пока дыхание господина оставляло на зеркальце след, он сидел и молился без конца, не останавливаясь.

А когда останавливался, то начинал думать, что ему придётся о болезни кавалера, о том, что не вылечил его, сказать монастырскому лекарю, наставнику своему. Думал, что тот вслух не упрекнёт его, только глядеть будет с укоризной. Как вспоминал об этом он, так снова начинал читать молитвы, уже, наверное, в двухсотый раз за день. А молитва вещь удивительная, когда говоришь её без конца, то и боль уходит, что телесная, что душевная. И состояние такое настаёт, что выше всего человеческого становишься, словно взлетаешь надо всем, только как бы во сне.

Так и говорил он свои молитвы и говорил про себя, и даже ещё не коснулся еды, что принёс ему Ёган. Так увлечён был ими. Как вдруг свет чуть померк, не сильно, словно кто-то у окна стал. Он престал молиться, прислушался. Да, кто-то шелестел, лёгким чем-то. Шёлком.

Монах поднял глаза, и обомлел, в комнате, в трёх шагах от него стояла богатая госпожа. Плащ синий, мехом отороченный, на голове замысловатая шапочка. Лицо чистое, ни веснушки, ни прыща. А глаза знакомые. Он едва смог узнать её.

— Агнес! — воскликнул молодой монах и кинулся к девочке. Схватил её крепко, обнял так, что у неё шапочка едва не упала.

Агнес поджала губы, стойко терпела объятия, Ипполита. Будь кто другой, так шикнула бы, осадила высокомерно. Может даже и господину сказала бы за такую фамильярность слово. А вот монаха терпела. Он добр был с ней всегда, и учил её грамоте, цифре и языку пращуров. Она того не забывала.

Он, наконец, выпустил девушку из объятий, и хотел было говорить с ней, да тут дверь открылась. И в комнату вошёл Вацлав, оглядывался по-хозяйски. Монах сразу скис. А Вацлав увидал Агнес, смерил её взглядом с ног до головы и спросил с вызовом:

— Кто такая?

Девушка лишь глянула на него через плечо, и бросила коротко:

— Вон пошёл.

Ни злобы в её словах не было, ни каких других чувств. Тут же она взгляд от него отвернула. Словно больше и не было его в покоях. А Вацлав спесивый, все последние дни, пунцовым стал, а потом будто поломался пополам, согнулся в поклоне таком низком, что и невозможно кланяться так. И задом, задом, не разгибая спины, пошёл к двери. Дошёл, не поднимая лица от пола, и дверь прикрыл так тихо, как возможно, чтобы не подумали, что хлопнул ею.

Монах стоял изумлённый, а Агнес уже и не помнила про распорядителя, встала к монаху спиной и плащ расстегнула. Он едва смог поймать его. Поправила шапочку свою у зеркала и подошла к постели. Глянула на кавалера, а потом на Ипполита с укоризной:

— Господина угробить решили?

Монах молчал.

— Отчего же не лечил? — она смотрела строго.

— Не знаю, что за хворь, — пролепетал он.

А она стала гладить кавалера по заросшей щетиной щеке так, словно жена она ему и говорить при этом:

— Не волнуйтесь, господин мой, с вами уже я, тут уже. Если не яд это, и не хворь неведомая, то найду я причину немощи вашей.

И отлегло, от сердца у Ипполита. Снова он хотел кинуться к девушке. Обнять. Да та жестом остановила его:

— Хватит уже, монах. Иди, мне надобно одной с господином побыть.

Стала она его выпроваживать и дверь за ним закрыла. На засов.

В комнате его встретили все, И Ёган и Сыч и Максимилиан.