Хоккенхаймская ведьма - Борис Конофальский (2019)

Волков как будто не лежал при смерти, поверить в такое было невозможно, но от болезни только худоба, да усталость страшная остались. Сидел под вечер уже за столом в исподнем. Ел. Сам удивился, без памяти был столько дней, а очнулся — не болен, и чистый ещё, как будто мылся недавно, и одежда чиста. Только бриться нужно. За это он Ёгана хвалил, а Ёган сказал, что мыть его помогал Сыч, и монах, и даже Максимилиан немного — воду носил. Про Агнес ни слова не сказал. Ведь она мыть господина не помогала. Ну, а что ждать от дурака деревенского, впрочем, то, что это она его от лютой болезни спасла кавалер и сам знал.

Костляв, небрит, волосы сальны как у приказчика какого, такого, что в купальню не ходит. Ест ложкой похлёбку из бобов с говядиной, хлеб не ломает на тарелке, кусает горбушку. Рубаха проста как у мужика, исподнее тоже, босые ноги на дорогом ковре смотрятся нелепо. Разве так господин должен жить и есть? Солдафон он и есть солдафон, хоть графом его назначь. Всё не так у него как надобно.

Агнес, сидя за столом напротив, молча смотрит на него, неодобрительно. Он взгляд её поймал, есть не перестал, ложку не бросил. Засмеялся:

— Голодна?

— Сыта. Благодарю вас, — отвечал она, показывая, что недовольна.

— Чего ты зла?

— Отчего же зла, не зла, — отвечала Агнес, — устала с дороги.

— Устала? Да как же ты устала, раз не торопилась, ехала? — говорит он с усмешкой, а сам ест.

Вот тебе и на, вот и благодарность. Агнес летела, возницу замордовала, понукала и понукала, как мерина старого и ленивого. Все бока и зад в тарантасе отбила, спала невесть где, ела невесть что, жизнь ему в который раз, спасла и тут на тебе. Не торопилась! Благодарность, однако!

Девушка аж рот раскрыла от такого. Готова заорать была, Ёган даже нахмурился и сморщился, ожидая визга, да тут кавалер улыбнулся, ложку бросил и сказал:

— Да, ладно, ладно, шучу, молодец ты у меня, — поманил рукой. — Иди сюда.

Надо было бы ей посидеть — подуться, показать, что не собака она, что к хозяину бежит, как только тот поманит, да не выдержала, господин позвал к себе, разве усидишь. Раскраснелась и пошла вокруг стола, и ничего, что его холопы смотрят, как бежит она. Пусть смотрят.

Подошла к нему, он обнял её за талию, прижал к себе, по спине погладил, притянул её головку к себе, поцеловал, в щёку и висок, и говорил:

— Умница ты моя. Спасла опять.

И по голове её гладил.

А не так всё, всё не так, как надо делал он. Не того она ждала. Будь на её месте Брнухильда, так он её бы за зад трогал, а не за спину. Или за грудь брал бы, прямо пред холопами, он не шибко стеснялся, мог Брунхильде грудь пятернёй сдавить. А мог и через юбки за лобок ущипнуть её. Так, что Брунхильда, звала его похабником и смеялась, и краснела совсем не от стыда. А потом гордая уходила господину кукиш показав.

А поцелуйчиков отцовских в щёчку да в лобик, поглаживания спинки ей мало было. Но она постояла рядом, даже обняла его, виду не показав, что не так он её гладит. Тут он её по заду и похлопал, отправляя на своё место. Но не так, опять не так. Так и дочь похлопать можно. А она что, ему дочь что ли? Нет, не дочь!

Волков снова стал есть свой солдатский харч, и ел его с удовольствием, а монах принёс ему лекарство в стакане:

— Пейте.

— Что это? — заглянул в стакан Волков.

— Зелье для силы, имбирь, солодка, ещё кое-что, пейте, и с каких это пор вы стали у меня рецепты спрашивать, — говорил назидательно брат Ипполит.

— Все меня отчитывают, даже монах уже начал, — смеялся кавалер, выпивая зелье.

И все кто был в покоях, улыбались с ним. Все, кроме Агнес. Она-то была серьёзна.

А кавалер как поел, так спать лёг, и то ли от зелья монаха, то ли от слабости, до утра он уже не проснулся. И Вацлав в это день за деньгами не приходил.