Хоккенхаймская ведьма - Борис Конофальский (2019)

Они шли к подъёму, и Максимилиан подбежал к Волкову, чтобы помогать подниматься по скользкой глине. А сержант кричал им вдогон:

— Кавалер, а что с бабой делать?

Он взял алебарду у подчинённого и качнул повешенную.

— Что хочешь, — отвечал Волков, не оборачиваясь, — хоть в реку её.

Ёган был хорошим человеком, нехитрым, но добрым, ответственным и нетрусливым. Он вставал всегда раньше Волкова. Заранее грел ему воду мыться, готовил одежду. Кавалер и не заметил, как перестал относиться к нему, как к простому холопу. Рано или поздно такие слуги, как Ёган, становятся людьми ближнего круга, доверенными людьми. Всё в Ёгане, в этом крупном и сильном деревенском мужике, устраивало Волкова, кроме одного. Этот болван мог угробить самую хорошую еду своей готовкой.

Кавалер недовольно отодвинул тарелку с пережаренной ветчиной.

— Не понравилось? Совсем? — спросил Ёган, делая жалостливое лицо.

— Ты ещё спрашиваешь? Ты куда столько жира налил, зачем так жарил?

— Так она постная совсем, боялся, что сгорит.

— Так в аду грешников не жарят, как ты эту несчастную свинину.

— Может курицу дождётесь? Я поставил вариться.

— Поставил вариться и ушёл? — негодовал Волков.

— Да, — кивал Ёган.

— Вот одно слово к тебе подходит — болван. Понимаешь? Болван, на лбу его себе запиши, чтобы не забывать.

— А что? — не понимал слуга.

— Я, почему не могу есть с кухни? Боюсь, что отравят. Для того ты теперь за повара, а ты мою еду оставил без присмотра. А сам ушёл. Вот скажи мне, на кой чёрт мы тогда сами готовим, если с моей едой на кухне любой может сотворить всё, что угодно? Можешь мне ответить на этот вопрос?

— Ух ты, — сказал Ёган растеряно и поспешил прочь.

— Болван, ты хоть пиво не тут брал? — кричал ему в след Волков.

— Нет, господин, на базаре брал, — кричал ему в ответ слуга уже из коридора. — Пейте спокойно.

Кавалер не поленился, встал, водой сам сполоснул свой стакан, и только после этого налил пива из кувшина. На полу лежал ковёр, и так был чист пол, что даже босиком можно было ходить. Волков босиком не ходил, и в сапогах не ходил, снимал. Ходил в дорогих лёгких туфлях, купленных в Ланне. Он остановился у зеркала. Удивился. Дорогой колет распахнут, под ним батист с орнаментом. Яркие шоссы. Богатая обстановка позади него. Нет, он всё ещё не привык к своему новому виду. К роскоши покоев. Из зеркала на него смотрел уже совсем не солдат, уже не гвардеец и даже не рядовой рыцарь. Из зеркала на него смотрел сеньор, господин, нобиль. Постучались в дверь, то был Сыч, он привёл девицу.

Эльзу Фукс удивило, когда Сыч сказал, что пускать её в покои господин не велел. И теперь она с тревогой поглядывала на кавалера, ждала неприятностей.

Не отходя от зеркала, Волков спросил:

— Эльза, ты говорила, что Вильма посылала весточки Гансу Спесивому, она умела писать?

— Умела, господин, только плохо, — торопилась говорить девица. — И читала не так, как наш поп. Читала долго, по буквам. И Ганс умел, но тоже плохо. Как и Вильма, по буквам.

— А тебя учила читать или писать?

— Нет, господин. Учила травы различать и зелья варить.

— И что за зелья? — интересовался Сыч.

— Сначала рвотное, для очистки нутра от хворей, а потом и сонное, для сна, но я плохо училась, в травах путалась, Вильма меня дурой звала.

— Больше не будет она тебя обзывать, — заверил Сыч.

— Не будет? — переспросила девушка, уставившись на Сыча, ожидая пояснений.

— Повесили её.

— Кто, стражники?

— Да нет, не стражники.

— А кто же тогда? — не понимала Эльза.

— Сама подумай, — говорил Сыч загадочно.

— Ганс Спесивый? — гадала девушка. — Хотя нет, он Вильму слушался.

— Ганс сбежал из города. Кто ещё мог её повесить?

— Не знаю, — задумчиво говорила она, — может, госпожа Рутт?

Волков и Сыч переглянулись. И Сыч спросил: