Следствие ведут знатоки - Ольга Лаврова, Александр Лавров (2017)

— Олег! — повторяет Томин.

— Если мы примем, что подруга не убивала, но что Веронику задушил кто-то свой, к кому она питала полное доверие. Если сопоставим, что Янов — Коваль на следующий день после убийства выехал за границу. То опять встает вопрос: не сотворил ли он это злодейство? Хотя, похоже, и любил.

— Что-нибудь между ними произошло. Мог убить. Ты вспомни, как тогда жестоко расчищали рынок, как физически истребляли конкурентов. Это персонаж с такими клыками!..

…В церкви народу перед вечерней службой еще немного. Человек в подряснике зажигает лампады на солее.

Коваль покупает и ставит три свечи за упокой. Долго стоит, глядя на дрожащие огоньки.

Идет священник. Кто-то суется к нему: «Батюшка, благословите». Настроение у всех мирное, умиленное.

Коваль делает движение наперерез священнику, и прихожане расступаются, потому что от этого человека ощутимо пахнет бедой, грехом. А может быть, и серой.

— Я хочу исповедаться, — говорит он.

Время неурочное, но батюшка чувствует, что отказать нельзя.

— Идемте.

Они подходят к аналою с Евангелием и крестом. Священник произносит уставные начальные фразы, склоняется к Ковалю и ждет, когда тот заговорит. Через некоторое время пробует ему помочь:

— Расскажите, что на душе.

Коваль не в силах начать. Пытается, но не в силах.

— Не могу. Простите, в следующий раз.

Священник с сожалением смотрит на него и вдруг, будто что-то разглядев скрытое, произносит тревожно:

— У вас мало времени.

Полчаса спустя Коваль входит в гостиницу.

Тут его ждут: один из телохранителей, дежуривший в вестибюле, делает знак другому, а тот докладывает сидящему спиной в стороне Ландышеву. Все трое направляются за Ковалем.

Ландышев, несколько «согревшийся», в последующей встрече нагличает, упивается возможностью постращать Коваля, но при всем том невольно робеет перед сильным и непонятным ему человеком.

Громко стучит он в дверь и вваливается, не дожидаясь приглашения.

— Назрела необходимость поговорить, — объясняет развязно и садится в кресло.

Коваль стоя наблюдает за ним с некоторым любопытством.

— Мне передали, многоуважаемый наш судья, что вы требуете новые документы. О том, видите ли, как мы платим страховку другим клиентам.

— Хочу убедиться, что фирма честно работает. Чтобы понимать контекст спора с Авдеевым.

А зачем? Что он хочет доказать? Кому? Вероятно, себе. Но Коваль не задается таким вопросом — ему несвойственно копаться в своих эмоциях.

— Кон-текст… Какие слова нам доступны! — начинает куражиться Ландышев. — Есть еще кон-венция, кон-вер-генция, пре-зумпция…

Ах, сколько мудреных звучных слов знал он в бытность свою доцентом. Как бойко их писал и говорил. Этому дерьмовому третейскому козлу и не снилось! Он был набит цитатами из классиков и мог изъясняться ими на любую тему.

— Господин Ландышев, вы то ли пьяны, то ли нездоровы. Зачем вы пришли?

— Затем, чтобы ты рассудил в мою пользу! И признал, что Авдеев не имеет права на страховку!

Коваль, настораживается: причина наглости Ландышева непонятна, но это не просто попытка «взять на горло», наглость на чем-то основана. И, проявляя осмотрительность, Коваль реагирует довольно сдержанно:

— Если бы не просьба уважаемого мной человека, я бы давно с вами распрощался. Все эти проволочки и увертки осточертели.

— Значит, я нечестный, да? А не лучше ль на себя, кума, оборотиться — как сказал великий баснописец. — Ты-то какой есть на самом деле?

— Какой же? Договаривайте.

Невозмутимость Коваля и эта его поза превосходства все пуще «заводят» Ландышева.

— Ты еще ничего не понял, — говорит он. — Думаешь, я пришел к Янову? Хрен-то! Я разговариваю с Ковалем Олегом Ивановичем. Та-ак-то вот. И Олег Иваныч сделает хенде хох. Он будет судить, как я велю.