Следствие ведут знатоки - Ольга Лаврова, Александр Лавров (2017)

— Почему в Москве деревья не поливают? В Париже вода уж, наверно, не дешевле.

— Ох, Саша, тебя удивляет только это? — отзывается Пал Палыч.

Когда делают покупки, подходит бравый преуспевающий человек: бывший следователь Зыков, который когда-то работал со Знаменским на Петровке.

— Знаменский! — восклицает он. — Сколько лет, сколько зим! И Томин! Где трудишься? — спрашивает он последнего.

— За рубежом.

— Хвалю. А ты, Пал Палыч?

— В министерстве.

— Да брось! Как ты можешь? Коррупция, развал и прочее. С твоими-то принципами!

— А ты, я слыхал, ушел в охранную структуру. Новых русских друг от друга охраняешь. За большую, надо думать, зарплату. Тоже мне принципиальность! — Знаменский равнодушно отворачивается от собеседника, но тот берет его за локоть:

— Знаменский, не ругайся. Мы друзья.

— Зачем тебе моя дружба?

— Для самоуважения… — как-то не вполне понятно возражает Зыков.

На даче, поужинав, друзья сидят в саду. Из дома доносится стук печатной машинки.

— Маргарита Николаевна стучит?

— Статью куда-то. «Некоторые вопросы теории Бехтерева о психических эпидемиях на материале финансовых пирамид».

— Ишь ты! По малограмотности я и не выговорю, — прибедняется Томин.

— Ладно, хватит бездельничать. Я еще не знаю твоих кладбищенских похождений.

— Короткая повесть, Паша. В могиле, на которую ходит господин Янов, похоронена его мать. Он сам сказал тамошней тетке. В книге регистрации тоже значится, что хоронил сын. Но записан сын как Коваль Олег Иванович.

— Очень хорошо. Дальше.

— Дальше я двинул в архив адресного бюро и проверил там этого сына. Получил сведения, где он был прописан. Там имел удовольствие найти старую домовую книгу, и в ней их двое: Майкова и Коваль. Про Коваля есть отметка, что работал на Севере, была броня на площадь. Повесть окончена.

— Ты не копал дальше? — не верит Пал Палыч.

— Копал, да попусту. Дом сломали, жильцов поместили в переселенческий фонд. Оттуда они порознь выезжали в новые квартиры. И тут след Коваля исчез, он квартиры не получал.

— Стало быть, Коваль Олег Иванович, — повторяет Знаменский.

Вторгается телефон.

— Мобильник — бич нашего времени, — говорит Пал Палыч. — Слушаю… То есть исповедь умирающего? Не поеду… Во-первых, не верю, что он умирает, это уже было. Во-вторых, я в общем знаю, что он скажет, это не имеет доказательственной силы… Нет, в таких случаях приглашают священника, а не следователя. Всего доброго.

Разъединившись, оборачивается к Томину:

— Канделаки тоже добыл кое-что в психиатрическом интернате. Янов, он же — как мы установили — Коваль посещает там некоего Хомутова. И даже очень хочет взять его к себе. Фамилия тебе ничего не говорит?

— Н-нет.

— А Любовь Хомутова, у которой сын дурачок?

— Погоди… — начинает вспоминать Томин. — Было дело о наркоторговле…

— И изготовлении наркотиков, — подсказывает Пал Палыч.

Томин вскакивает:

— Хомутова! Они захватили пеньковую фабрику и вместо веревок гнали наркоту?

— Ну да!

— Незабываемое дело! Меня тогда Мордвинов со своими Мордятами собирался расстрелять. О, сладкие воспоминания!.. Но Янов — Коваль? Паша, неужели тот главарь? Не найденный?!

— Думаю, да. Мы знали, что он есть, но его никто не назвал. Только один раз перехватили в тюрьме записку от Хомутовой: «Показания на Олега не давать». Помнишь?

— Точно, на Олега. Выходит, Янов — это Коваль, а Коваль — тот наркоделец? — Томин сцепляет указательные пальцы, словно замыкая цепочку.

— Иначе на кой шут ему сумасшедший Хомутов? — ставит точку Знаменский.

— Слушай, до чего же земля круглая! — радуется Томин. — Как мы тогда бились, а через десять лет сам в руки плывет!

— Это еще не все, Саша, — подливает масла в огонь Знаменский. — Янов ходит грустить к дому Вероники. Подруга явно узнала фотографию и тоже называет его «Олег».