Он уходя спросил - Борис Акунин (2022)

В маленьком кабинете, стены которого были сплошь завешаны чертежами и графиками, а в углу стоял здоровенный, с сахарную голову, артиллерийский снаряд, вернее половина снаряда, аккуратно распиленная по вертикали, очень худой человек сидел, запрокинув голову, и пил из аптекарского пузырька. На столе в ряд лежало несколько пилюль.

Ко мне человек повернулся не тотчас же, а лишь допив свое лекарство. Выпуклые глаза, со странно стеклянным отблеском, очень широко расставленные, посмотрели на меня с недоумением. Потом в них промелькнула искра. Бледные губы растянулись в улыбке.

– Оп-ля, дама с собачкой, – медленно произнес Миловидов. – Судя по бесцеремонности появления и по грозному выражению лица, вы из полиции? Я вашего брата носом чую. Бобик-то вам зачем? Загрызть меня хотите? Можно я ему сахарку дам? Микстура препакостная, я ее всегда заедаю.

Он откусил половинку рафинадного куска крепкими белыми зубами, вторую на ладони протянул Видоку.

– Це-це-це.

Видок очень любит хрупать сахар, но, конечно, не тронулся с места. Смотрел на чужого немигающим взглядом.

Я вспомнил лекцию Мари Ларр об «архитектуре диалога». Как строить разговор с субъектом, который, не дожидаясь вопросов сыщика, сам проявляет активность? Я намеревался взять его врасплох, обрушить разом все обвинения, но, кажется, следовало поменять тактику. Коли он болтлив, это даже лучше. Пусть себя выкажет, а мы – как это она называла? – а мы модифицируем архитектуру в зависимости от психотипажа.

– Закончите принимать ваши медикаменты, тогда и побеседуем, – коротко сказал я. – Что у вас со здоровьем?

– Долго перечислять, – засмеялся Миловидов. – Целый букет. Да у вас в Охранном про мои болячки, я полагаю, всё написано. Это вы со мной эмоциональный контакт устанавливаете, да?

– Я не из Охранного отделения. Я из уголовной полиции. Моя фамилия Гусев. В свое время вел дело об убийстве Дмитрия Хвощова, так что мы с вами давние знакомые, хоть и заочные.

– Вот те на, – усмехнулся мой веселый собеседник. – Так, выходит, моего дорогого друга Митю убили? А как же заключение о самоубийстве, аннуляция завещания и прочее? Если Хвощова кто-то прикончил, пусть в таком случае мне выплатят семь миллионов.

– Если Хвощова убили, то причастны к этому вы. Я считал вас – и поныне считаю – основным подозреваемым.

Ни малейшего замешательства или волнения. Миловидов ухмыльнулся еще шире:

– Думайте, как хотите. С одной стороны, Митя был занятный человечек, он мне нравился. С другой – коли понадобилось бы для дела…

И слегка дернул костлявым плечом.

Я решил усилить нажим.

– Для какого дела? Большевистского? Вы признаете, что состоите в нелегальной партии? Это само по себе является преступлением.

– Я признаю, что большевики – единственная сила, которая знает, как быть с Россией.

– И как же? – спросил я. Пусть поразглагольствует, а я выберу момент, когда перейти в прямую атаку.

– Наша нация по своему умственному развитию – младенец. Так с нею и надо обращаться. Господа либералы мечтают о демократии, но это бредни и нонсенс. Прежде чем голосовать и волеизъявлять, народ сначала нужно обучить элементарным правилам личной гигиены. Пока что он не умеет даже на горшок ходить. В этом возрасте слов и резонов не понимают, только ласку и шлепок. Кормить, поддерживать здоровый режим, потом понемногу учить грамоте. За шалости и непослушание бить по заднице и ставить в угол. Лет через сорок, как евреи после фараонова рабства, русские дорастут до относительной взрослости. Тогда можно будет понемножку вводить дозы свободы. Не раньше. Большевики – единственная сила, которая понимает эту правду. Поэтому будущее за нами. Я хочу сказать «за ними», – поправился он с усмешкой.