Аргентинец - Эльвира Барякина (2011)

— Не знаю. Мы давно потеряли счет времени.

Танкисты выломали камин из стены, довезли на танке до железной дороги и, разобрав крышу, поставили в вагон.

— Тепло будет, как у моей мамы в гостиной, — сказал Прайд. — А пулеметные инструкторы все задницы себе отморозят! Отказались нам помогать? Теперь мы их погреться не пустим.

Он вызвал Клима к себе:

— Где вы учили английский?

— Сперва дома с гувернером, потом в английской миссии в Тегеране, потом в Шанхае.

— Хотите нам переводить?

Прайд рассказал, что на прошлой станции им пришлось отдать под трибунал половину денщиков и переводчика после того, как выяснилось, что они продавали с поезда все, что плохо лежало, от офицерских ботинок до танкового двигателя системы «Рикардо».

— Беда у нас с переводом! — горячился Прайд. — Мы пытались русских нанимать — так они либо воры, либо языка не знают. Прислали нам эмигрантов-евреев с Ист-Энда[41] — еще хуже получилось: русские их так ненавидят, что отказываются с ними говорить, одного прямо на наших глазах застрелили. Тем нашим, кто в школе учил французский, еще повезло — они кое-как могут объясниться с русскими из благородных сословий. А мне-то что с этого? Я за всю войну только одну фразу выучил по-французски: Ça coûte combien? — «Сколько стоит?» Ну… чтоб уличных девок спрашивать.

— Я не очень хорошо знаю военную терминологию, — признался Клим.

— Нам оно и не надо, — отмахнулся Прайд. — Это инструкторам приходится объясняться с русскими насчет устройства пулеметов. А у нас сейчас одна забота — нанять прачек, чтобы они штаны нам постирали: денщиков-то нет.

Клим подписал контракт и его поставили на довольствие.

2

Клим переводил Прайду депешу за депешей: Юденич на Севере разбит, Колчак оставил Омск. В середине ноября Красная армия взяла станцию Касторное — важный железнодорожный пункт. Стало ясно, что до Москвы белым не дойти.

В народе их называли «гастролеры»: они нигде не задерживались надолго. Налетят, перебьют красный гарнизон, соберут народ:

— Граждане, вы свободны, Россия спасена! — И дальше пойдут, прихватив добро, принятое от «благодарного населения».

Сколько раз Клим видел грандиозную, упоительную картину грабежа: солдаты бегали от вагона к вагону, сбивали прикладами замки, срывали пломбы.

— Братцы! Белье! Подштанники!

— А здесь артиллерийские хомуты!

— Седла! Седла! Зови наших!

Полковой батюшка колотил мародеров зонтиком:

— Не тронь! Грех это! Не сметь!

Его толкали в грязь.

Белые заставляли мужиков перевозить добычу и долго не отпускали их, уводя все дальше от дома. Денег не платили, коней не кормили. Иной готов был плюнуть и обменять свою хорошую лошадь на раненую, лишь бы вернуться в родную деревню. А там уже хозяйничал новый комиссар — присланный взамен повешенного:

— Граждане, ваши оковы пали, занимается утро нового дня!

Добровольцы теряли солдат и обрастали беженцами; люди везли скарб, гнали стада.

— Я не понимаю, почему мы не продолжили наступление на Москву, — пожимал плечами капитан Прайд. — Впрочем, командованию лучше знать.

Всё было видно невооруженным глазом: Добровольческая армия как предприятие обанкротилась. Ей не хватило ресурсов — ни материальных, ни человеческих.

Грустная нелепица: Первый корниловский полк захватил две сотни пленных, офицер выстроил их в шеренгу:

— Здорово, сволочь!

— Здравия желаем, ваше благородие!

— Из вас будет сформирован запасной батальон. Мы воюем за единую и неделимую Россию, и всякий честный человек должен присоединиться к святому Белому делу…

Через пару дней пленных посылали против вчерашних товарищей, а они при первой возможности опять сдавались — теперь уже красным. Некоторые по пять-шесть раз умудрялись переходить из рук в руки.