Один за другим - Рут Уэйр (2022)

Таблетки были в чайнике. Я заподозрила это при первом же глотке: чай отдавал чем-то едким, химическим и имел сладковатый привкус — видимо, от сахарной оболочки. Окончательно я убедилась, когда Лиз поднесла чашку к губам, а пить не стала. Дальше я тоже притворялась — и, пользуясь темнотой, потихоньку сливала чай по руке на диван, стоило Лиз отвести от меня взгляд.

Я понятия не имела, когда таблетки должны подействовать; приходилось полагаться на то, что Лиз тоже не в курсе. Она не могла знать, какую дозу я приняла и через сколько она возымеет эффект. Десять минут? Пятнадцать? В любом случае Лиз, похоже, купилась на мой спектакль с бессвязным бормотанием и забытьем.

Теперь все зависит от количества таблеток в чайнике. Если там была смертельная концентрация, тогда в моем распоряжении чуть больше времени — пока Лиз не вернется и не увидит, что я по-прежнему дышу. Если же расчет был только меня усыпить, то вернется она быстро — с целью прикончить. Что это будет? Подушка на лицо, как с Ани? Удар в голову, замаскированный под падение с лестницы? Или нечто другое?

Не важно, выяснять не хочется. Я просто обязана сбежать, причем как можно скорее.

Не дыша и прислушиваясь к звукам сверху, я поспешно хромаю к дверям за лестницей. Они ведут к лыжным шкафчикам. Мой лыжный костюм наверху, в комнате, идти за ним нельзя, но вот ботинки с лыжами хранятся внизу. В шкафчиках найдется одежда, из нее можно худо-бедно составить комплект, который согреет в пути. В том, что на мне сейчас, я не переживу ночь под открытым небом, да и ступать на ногу очень больно. Я должна спуститься в Сент-Антуан! Как? Единственный вариант — лыжи, а вся надежда — на ботинки, которые сумеют надежно зафиксировать лодыжку.

Двери в раздевалку открываются с негромким щелчком, я проскальзываю внутрь и закрываю их за собой с бесконечной осторожностью. Сердце выскакивает из груди. Раздевалка погружена во мрак, сквозь заваленное снегом окно слабо просачивается лунный свет. Мои глаза привыкли к темноте, я различаю смутные очертания висящих на крючках курток и штанов, а также ботинок, сохнущих на лыжных палках. Сдергиваю с крючка штаны. Лишь надев их и глянув вниз, понимаю, что они принадлежали Ани. Я «влезла в шкуру» мертвой девушки… Внутри все виновато сжимается. Нет, нельзя поддаваться чувствам. Ани умерла, я ее не спасу. Зато попробую отдать в руки правосудия ее убийцу.

Натягиваю чью-то куртку — Эллиота, суда по размеру, — и вспоминаю рассказ Лиз, как она жаловалась и жалела саму себя. И ведь я могла бы ей поверить. Не знаю точно, что произошло на том балконе, но вполне могу поверить в эту часть рассказа: напуганная девушка, отчаянный толчок… Я также могу понять ее страх перед Евой, ужас загнанного в ловушку зверя, — и нанесенный от безысходности контрудар.

Однако я не нахожу оправданий убийству Эллиота. Тем более — убийству Ани. Бедной маленькой Ани, задушенной во сне лишь за то, что она увидела нечто нежелательное для Лиз.

Что бы Лиз ни думала про Еву и того безымянного инвестора, даже про Эллиота, — Ани подобного точно не заслуживала. Никак.

Убить ее способно только чудовище.

Пока я надеваю влажные толстые носки и шарю вокруг в поисках варежек, перед моими глазами стоит лицо Ани.

Лицо в россыпи красных точек, которые уличают Лиз во лжи.

Ведь, по утверждению Лиз, она не хотела смерти Ани — так вот, это неправда. Ани боролась. Боролась за каждый вдох так отчаянно, что у нее полопались кровеносные сосуды.

А Лиз прижимала подушку все крепче — и ждала, долго-долго.

Чтобы задушить человека, нужно хотеть его смерти. Очень хотеть.

Я думаю об Ани, когда широко раскрываю лыжный ботинок. Об Ани, когда сую внутрь ногу и скрежещу зубами от внезапной острой боли в лодыжке.