Переплет - Вудхаус Пэлем Грэнвил (2012)

— Знаешь, что она учудила на прошлой неделе? Мистер Фрисби заерзал, как будто только что обнаружил, что сел в муравейник.

— Каким чертом я мог узнать? Я что, по-твоему, — ясновидящий?

— Она отказала Кларенсу Дамфри, сыну Мортимера Дж. Дамфри. Объявила, что он зануда. А Кларенс — милейший молодой человек. Он не пьет, не курит и унаследует миллионное состояние. А знаешь, что она сказала мальчику Бурвашей?

— Что это за мальчик Бурвашей?

— Томбли Бурваш. Ты знаешь. Сын Дуайта Н. Бурваша. Она сказала, что выйдет за него, если он ударит полисмена.

— Что сделает?

— Ударит полисмена.

— Какого полисмена?

— Все равно какого. Сказала, что он сам может выбрать полисмена. Томбли, натурально, отказался. Он на такое не способен. И вот так всегда. Я отчаялась выдать ее замуж и живу в постоянном страхе, что она убежит с первым встречным. Она безумно романтична. Ни один добропорядочный молодой человек ей не годится. О Господи! Я как-то ее спросила, кого она хочет в мужья, и что она ответила? Смесь Джина Танни с Т.Э. Лоуренсом и Линдбергом и чтобы был похож на Рональда Колмена. Так что, поскольку я еду в Японию, мне кажется, лучше всего будет отправить ее на лето в Англию. Может быть, встретит кого-нибудь… ну, приличного.

Мистер Фрисби закашлялся.

— Слушай, — решительно сказал он, нечаянно впадая в плагиат. — Если ты надеешься повесить ее мне на шею…

— Разумеется, нет. Холостяцкий образ жизни, который ты ведешь, не годится для юной девушки. Она должна общаться с порядочными людьми. Я хочу, чтобы ты дал объявление в газеты о том, что требуется дама с титулом. Энн сможет у нее жить и выезжать с ней в свет.

— А-а, — с облегчением протянул мистер Фрисби.

— И когда будешь выбирать, поосторожней с титулом. Миссис Генри Бессмер рассказывала, что один друг присоветовал ей леди Такую-то, а она оказалась всего-навсего вдовой человека, которого удостоили рыцарским званием за то, что он был мэром какого-то городишки в Ланкашире, когда король открывал там ратушу или что-то в этом роде. Запомни, настоящих аристократок зовут по имени — леди Агата Так-то или леди Агата Сяк-то. Значит, она дочь герцога или графа.

— Ладно.

— Дело хлопотное, но куда денешься. А как твой люмбаго?

— У меня его нет.

— Не глупи. Я знаю, ты очень мучишься.

— Чем-чем? Скажи по буквам.

— Лисица, юность, майонез…

— Господи! — воскликнул мистер Фрисби, едва не плача. — Ты оплачиваешь звонкой монетой каждую букву! Вот тараторка.

— Кто-кто?

— Туша, амфора, роза, амфора, туша, окно, роза, кнопка, амфора. Ради Бога, повесь трубку, пока тебя не отправили в долговую тюрьму!

После того как гвалт на другом конце провода утих, мистер Фрисби несколько минут сидел в глубокой задумчивости. Потом протянул руку за целлулоидными манжетами, лежавшими возле чернильного прибора. Тяга к удобству была у него сильнее стремления к элегантности, и, принимаясь за работу, мистер Фрисби их отстегивал. В минуты нервных потрясений их блестящая поверхность будила в нем литературные наклонности. Манжеты для Т. Патерсона Фрисби служили тем же, чем скрижали для поэта.

Взяв один из этих пошлых предметов, он нацарапал на нем следующую pensee:[16]

«Джозефина — зараза».

Слова эти написанного внесли в его душу некоторое успокоение. Но неудовлетворенность осталась. Он лизнул карандаш и внес поправку:

«Джозефина — опасная зараза».

Теперь гораздо лучше. Сильнее. Определеннее. Даже когда слова льются из самого сердца, писателю приходится шлифовать текст, придавая ему яркость и сочность.

Удовлетворенный шедевром, он придвинулся к столу и вернулся к работе.

Примерно через четверть часа его известили, что опять на проводе Нью-Йорк. И тут же, покрыв расстояние в три тысячи миль, до него донесся мелодичный голос юной девушки.

— Алло! Дядя Патерсон?

— Угу.

— Привет, дядя Патерсон! Это Энн.

— Догадался.