Переплет - Вудхаус Пэлем Грэнвил (2012)

Мы скучились вокруг рояля. Было решено, что я сяду с Пламом и, если он внезапно оглохнет, помогу следить за словами песен по странице, пока Композитор будет играть и петь. Этель, довольствуясь задним сиденьем, примостилась у нас за спиной. Композитор развернул партитуру и приготовился начать игру с центра. Я заметил, как во дворе бывший приятель Джекки переместился на дерево и пытается поймать суть происходящего, вися вверх ногами. Композитор сыграл нарастающую хоровую тему, перевел дыхание, взглянул вверх, окинул взглядом комнату и, вместо того чтобы запеть, издал фальцетом писк удавленного тушканчика. Обернувшись, я увидел, что именно нарушило его музыкальное равновесие. Молчаливо и незримо для нас комнату заполнила внушительная толпа. Общество борьбы за Очень Серьезный Авангард предстало перед нами во всей своей силе. Зал наполнился бородами, клювами и льстивым муслином.

Композитор послал мне прощальный, исполненный презрения взгляд и решительно нырнул, словно лемминг, которому больше нечего терять.

— Мой банджист!.. — заорал он.

— Оч-чень хорошо, — отметил Плам. И зааплодировал.

— Мой банджист…

— Кто, черт его возьми, написал слова? — прогромыхал Плам.

— …Ты сыграй от души…

— Автор сидит рядом с тобой! — взвизгнула Этель.

— Этот чудный мотив…

— Кто? — допытывался Плам. — Кто, ты сказала?

— Он сидит рядом с тобой, Плам!

На лбу у Композитора набухали вены; он пытался переиграть действие второго плана, развивавшееся в дюймах от его правой руки. К его чести надо сказать, что мелодию он наиграл не дрогнув. Что же касается слов, то разобрать их становилось тем труднее, чем больше на него давила публика. Я вдруг понял, что для удобства Плама вожу пальцем под словами песен, которые имеют все меньшую связь с тем, что пел Композитор. В рядах Общества Альтернативной Музыки нарастало разочарование. Они стеклись на Вудха-уза, а им всучили некое подобие Льюиса Кэрролла. Плам тоже забеспокоился. Его вниманием в ущерб песням завладел стол, на котором уже стоял чай.

Ну а в саду происходило нечто в духе Генри Джеймса: наш фотограф прижался носом к стеклу, словно Квинт из повести «Поворот винта».

Наконец на горизонте забрезжила последняя песня. В предшествовавшей ей тишине — ибо вежливый всплеск аплодисментов, начавших заседание, уже развеялся — Композитор, нюхом чуя финиш, перевел дыхание. Этель, воспользовавшись моментом, наклонилась и похлопала меня по плечу.

— Плам, — прожужжала она, — и сам писал хорошие песни.

— Что там, очень хорошие, — подтвердил Плам, неспособный более противиться тяге стола. — Чаю!

Отовсюду понабежали горничные и сменили влажные скатерти, обнажив то, что лучше всего назвать английским чаем по-техасски. Горы сэндвичей высились, как Аппалачи, пирожные величиной напоминали тачку. Я почувствовал, как Плам дрожит.

— Великолепно! — провозгласил он. — О, это просто великолепно!

Этель была другого мнения. Твердой рукой она подхватила его под локоть.

— Нет, Плам, домой. Сколько можно! Уже очень поздно. Ты же не хочешь опоздать к телевизору?

В последний раз я видел его в дверях. Глаза его, исполненные тоски, были прикованы к чайному столу.

— Пока, — с сожалением помахал он сэндвичам и — исчез навсегда.

Я повернулся к Композитору, чье лицо постепенно приобретало естественный цвет.

— Чаю? — предложил я.

Он с отвращением окинул взглядом стол.

— Не найдется ли здесь чего-нибудь выпить?

— Стоящая мысль, — согласился я. Все-таки не каждый день приходится встречаться с живой легендой.

Перевел Т. Чепайтис