Переплет - Вудхаус Пэлем Грэнвил (2012)

К счастью, в этот момент вошел тот самый Клерк от Стигвуда, полный радостных вестей и явно предвкушавший поездку в компании молодых и талантливых творцов крупного калибра. Он прибыл в такси, вытянутом, как гигантская такса, — растянули его, видимо, только что, неподалеку от Пятой авеню, между 76-й и 80-й улицами. Мы кивнули водителю, и, пока добирались несколько сотен ярдов до задней дверцы, Клерк популярно растолковал нам, что время — деньги. Наш визит надо точнейшим образом рассчитать по времени, чтобы он не совпал с благоприобретенной привычкой Плама смотреть телевизор. Дело в том, что старый черносливец, как на наркотик, подсел на несколько мыльных опер, транслируемых днем, и, естественно, не мог пропустить ни одного эпизода. К счастью для нас, именно в этот день у Плама, по словам Клерка, освободилось окно.

Пока мы катились, как шары для кеглей в подвижном кегельбане, подскакивая чуть ли не на каждой из миллиона рытвин, которые придают нью-йоркским улицам их ни с чем не сравнимое очарование, а нью-йоркским такси, при помощи пассажирских голов, — уникальные зубчатые крыши, наш Клерк вкидал себе вид стюарда с реактивного лайнера, предлагая полный автомобильный набор имевшихся на борту удобств, включающих радио, телевизор и коктейль-бар. Мне пришло в голову, что в дипломатических целях было бы кстати поймать одну из дневных телемыльниц, чтобы легче было растопить лед в предстоящей беседе. Но все 36 каналов одновременно транслировали тот же хлам, и моя идея оказалась неисполнимой. Впервые я почувствовал в воздухе напряжение. На лице Композитора появилась хитроватая усмешка. Видимо, до него уже доходило, что партитуру придется напеть именно ему. Мы успели перекинуться об этом несколькими словами, когда впервые обсуждали возможность проиграть Пламу песни.

— Когда я работал с Тимом,[19] — назидательно произнес Композитор, — я играл на рояле, а Тим напевал слова.

— Хорошо этому Тиму, — сказал я, довольно (для себя) свирепо, — он ведь такой талант. Лично я не пою.

— Я тоже, — отвечал Композитор.

— Нет, поешь. Ну, во всяком случае куда лучше меня, — сказал я, пойдя с козыря. — Ты хотя бы знаешь, как это должно звучать. Предупреждаю твой вопрос — на рояле я тоже не играю, так что…

Жестокие слова, я знаю, но пора ему верно оценивать свои возможности.

Этот двухдневной давности обмен репликами все еще тлел, отравляя воздух. Тишина угнетала. Догадавшись, что Творцы впали в уныние, Стигвудов Клерк урезал хлебосольные трели. Сквозь дымчатые стекла лимузина казалось, что даже погода меняется к худшему. Композитор промурлыкивал свои ранние шлягеры, а это всегда не к добру. Как вдруг, Божьей милостью, мы выскочили за город, точнее — в Годальминг, в котором деньги разве что куры не клюют. Тут я впервые увидел Лонг-Айленд. Лимузин, солидно покашливая, умерил свою прыть до скромных 65 миль в час. Я почувствовал, что, когда небоскребы сменились живыми изгородями, шофер стал меньше трястись о своем короткошерстом такси.

— Сейчас все время прямо, — гикнул Клерк таким голосом, что даже мы в недрах лимузина с легкостью его расслышали. — Потом налево и второй направо. — С нами, без сомнения, был человек, знающий Лонг-Айленд как свои пять пальцев.

Знак, неуместно выпячивающийся над изгородью, гласил: «Приют для бездомных собачек и кошечек», подтверждая, что мы и впрямь находимся в стране Вудхауза.

— Вотчина самой Этель, — объяснил Стигвудов Клерк. Я удивился.

— Пламова жена — сказал Композитор, вроде бы несколько приободрившийся.

— Она очень любит животных, — продолжал Клерк, пользуясь случаем в очередной раз просветить нас— Вот, открыла приют для бездомных. Американцы говорят, она даже говорить разучилась, все лает.