Холодное время - Фред Варгас (2017)

– Я уже даже понятия не имею, где находится эта Исландия и что такое самолет. Это все из-за заседаний Конвента. Я тебе о них рассказывал. У меня сейчас на дворе апрель 1794 года. Понимаешь?

– Нет.

– Что ты тогда понимаешь?

– Что тебя укусило какое-то зловредное насекомое.

– Я еще успеваю все отменить.

– Не стоит.

– Почти все мои сотрудники против. Завтра, осознав, что я на самом деле улетел, они взбунтуются. Они меня не понимают.

– А как понять, когда чешется у кого-то другого.

– Я все отменю, – сказал Адамберг, вставая.

– Не стоит, – повторил Лусио, хватая его за запястье единственной рукой, которая в одиночестве стала почти такой же сильной, как две руки, вместе взятые. – Если отменишь, у тебя начнется заражение. И будешь локти кусать. Когда вещи собраны, мужчина назад не оглядывается. Хочешь, скажу тебе кое-что?

– Нет, – сказал Адамберг, раздраженный тем, что старик слишком много себе позволяет.

– Допей пиво. Залпом.

Адамберг устало подчинился под нахмуренным взглядом испанца.

– А теперь, – приказал Лусио, – иди спать, hombre.

Ничего подобного он в жизни еще ему не говорил.

Потом он услышал, как тот откашливается и сплевывает на землю. И этого тоже Лусио никогда в жизни еще не делал.

Глава 34

Адамберг встретился с Вейренком у стойки регистрации на рейс, улетавший в 14.30 в Рейкьявик. Очередь была небольшая, апрель не туристический сезон. В основном бизнесмены и множество светловолосых, скорее даже белокурых детей – исландцы возвращались домой на пасхальные каникулы. Мирные исландцы путешествовали налегке, тогда как Адамберг и Вейренк с увесистыми рюкзаками явно собрались обороняться от ледяных укусов. С другой стороны, этот островок был с причудами.

Вейренк отказался сдать билет Ретанкур, и рядом с ними в самолете пустовало предназначенное ей место.

– Я видел ее в очереди на регистрацию, – сказал он, усаживаясь. – Ретанкур. Она даже движения не сделала в нашу сторону, лицо замкнутое, как устричная раковина. Ну, знаешь, бывают устрицы, которые, как ни бейся, не откроешь, так что в конце концов приходится их выкинуть или разбить молотком.

– Ясно.

– Что в ее случае означает: “Даже не вздумайте спрашивать меня, почему я пришла”.

– И почему же она пришла, по-твоему?

– Либо она уверена, что два слабака вроде нас не выживут в такой экспедиции, и считает своим долгом защитить нас от враждебной стихии…

– Либо ее все же чем-то заинтриговала загадка теплого острова.

– Камень? Думаешь, она рассчитывает набраться на нем сил?

– Только не это, – сказал Адамберг. – Тогда она станет чересчур могучей и рано или поздно просто лопнет. Ей лучше вообще к нему не подходить.

– Либо она не хочет принимать участие в бунте – который при этом поддерживает, – чтобы не усугублять его. Без нее недовольные лишаются весомой поддержки. Видимо, сейчас там царит полный разброд: почему Ретанкур отправилась с ними в Исландию? Кто прав, кто неправ?

В салон вошли последние пассажиры, и Ретанкур направилась к ним, глядя в сторону. Адамберг поднял подлокотники кресла и прижался к Вейренку, чтобы оставить побольше места пышнотелой коллеге, поскольку узкое сиденье не было рассчитано на такие габариты. На взлете все хранили молчание. Ретанкур невидящим взглядом уткнулась в какой-то журнал.

– Над Исландией, насколько я понял, ни облачка, – сказал Вейренк.

– Вы чихнуть не успеете, как погода изменится, – отозвался Адамберг.

– Да.

– Но Рекавика мы даже не увидим.

– Рейкьявика.

– Я не могу это произнести.

– Фасады домов там красные, синие, белые, розовые и желтые, – продолжал Вейренк. – Озера и скалы, черные и заснеженные горы.

– Красиво, должно быть.

– Наверняка.