Я сделаю это для нас - Федор Анич (2018)

Следователь Сергей Игоревич неприятно щурился, как будто разговор со мной причинял ему боль. Светлана с невозмутимым лицом снимала вопрос за вопросом, чем очень раздражала Сергея Игоревича. Я отвечал только на те вопросы, которые разрешала Светлана. Имел ли я умысел своими действиями причинить ущерб «Бурлеску»? Собирался ли я исполнять контракт? Как я могу доказать, что мой агент действовал против моей воли?

— Так, хватит! — разозлилась Светлана, услышав очередной вопрос следователя. — Ни мой доверитель, ни я не должны доказывать, что у него не было умысла на заключение договора, который он не собирается исполнять, это вы обязаны доказать, что умысел был!

— Мне бы не хотелось, чтобы у меня получилось доказать это, уважаемый адвокат, — тихо ответил Сергей Игоревич.

— Не надо так говорить, — разгорячилась Светлана. — Тихим и доверительным тоном вы будете говорить, что вас заставляют стряпать это дело, а на самом деле вы одуванчик. Мы не будем помогать вам составлять обвинительное заключение, вы взялись за это дело — делайте его. А я буду делать свою работу.

Светлана была в гневе. У нее не получилось выяснить, почему на счетах в банке арестованы мои деньги, а судья отказала в отмене подписки о невыезде. После окончания допроса мы собирались в банк, чтобы на месте выяснить, почему я не могу воспользоваться деньгами. Следователь информацией не располагал.

Допрос был ни о чем, в итоге родился документ, который меня озадачил, — протокол допроса подозреваемого в совершении преступления. Я большими глазами читал то, что следователь описал в результате нашей беседы. Светлана завизировала документ и сказала, что я могу подписать, если не считаю нужным внести изменения в текст. Такого желания я не имел — в тексте все было верно, правда, написано канцелярским языком, которого я не знал и сказать так не мог. Фразу вроде: «Умысла на причинение ущерба заявителю не имел» я не рожу никогда и забуду ее спустя три минуты, как она пропадет с глаз. Но, видимо, даже подозреваемые должны давать показания юридическим языком, понятным тем людям, что вершат правосудие. Обычный язык для них недоступен.

Мы закончили без двадцати шесть, Светлана сфотографировала протокол (под неодобрительным взглядом следователя), и мы ушли. Я выходил из офиса следователя по временному пропуску и подумал, что, может быть, когда-нибудь у меня будет пропуск на вход, но не будет на выход.

В Светланиной быстрой походке было много нервозности, которая меня встревожила. Да, у нее не получилось оперативно установить причины блокировки моего счета, и с допросом все прошло не очень, но нервничать могу я, а не она. Ее нервозность я воспринимал как смертельный приговор.

Чтобы отвлечь себя и ее от мрачных мыслей, я спросил о том, о чем подумал в кабинете следователя. Может быть, я чего-то не понимаю, или все выглядит не так, как вижу я, но почему так несправедливо у нас устроен уголовный процесс? Человека обвиняет государство в лице господина следователя, за плечами которого мощные структуры, ему оказывают поддержку суд, силовые ведомства и у него туча оперативников, агентов и серьезные инструменты для расследования дел. А человек, которого обвиняют, он один. Максимум — с адвокатом, который тычется, как слепой котенок, в тайну следствия и получает отказы со всех сторон. Адвокат просто не в состоянии осуществить защиту на том же уровне, на каком человека обвиняют. Это несправедливо!