– Просто уходи, – прошептала она. – Лети в Лос-Анджелес. И порази их всех.

Я посмотрел сначала на нее, потом на Чета, с ленивой улыбкой прислонившегося к кухонному столу как к своему. Потому что теперь так и было. Я оглянулся на маму, чтобы сказать ей, что ее безопасность для меня важнее. Ее счастье. Но она уже повернулась и шаркая поплелась обратно в свою комнату.

Я встретился взглядом с глазками-бусинками Чета.

– Ты слышал свою мать. Уходи.

И я ушел.

Трясущимися руками открыл дверь и на дрожащих ногах вышел на улицу. Я услышал за спиной щелчок замка.

Адреналин схлынул, и я в полубессознательном состоянии, как зомби, поплелся к хижине. Лицо горело в месте удара о гитару, а в горле было такое чувство, будто я наглотался камней.

Я зашел в старый, потрепанный жизнью домик. Холден прибил к задней стене маленькое зеркальце. Или, может, это сделала Шайло. Она проводила здесь все больше времени, добавляя этому месту уюта всякими красивыми мелочами. Хижина для меня стала домом больше, чем собственная квартира.

Я внимательно осмотрел в зеркале свои ссадины. На шее темнели отпечатки пальцев, а кожа вокруг глаза покраснела. На скуле виднелись маленькие кровавые царапины. Паника, словно током, пронзила внутренности.

Я не могу ехать в Лос-Анджелес в таком виде. Не могу играть для них вот так…

Но тут меня прошибло потом от еще большего страха. Я быстро опустился на колени перед футляром с гитарой и открыл защелки. Двумя руками осторожно вытащил гитару и принялся осматривать ее со всех сторон. Я издал шумный вздох облегчения, когда положил ее обратно, целую и невредимую.

Чего нельзя было сказать обо мне. Я выглядел в точности так, как говорил Чет. Грязный голодранец, который не смог удержаться от неприятностей даже перед важной встречей.

Силы оставили меня, и я тяжело опустился на деревянную скамью, устремив взгляд на океан через единственное окно хижины. Меня пробирала дрожь от мелькавших перед глазами сцен драки с Четом. Но смирившееся лицо мамы пугало еще больше.

Есть не хотелось вовсе, но я вколол инсулин и запихнул в себя немного еды, каждый кусочек в сдавленном горле казался камнем. Меня снова охватила паника.

Господи, а что, если я не смогу петь?

Я тихонько попробовал спеть несколько строк, морщась от боли. Вышло хрипло. Я прокашлялся и попробовал снова, громче. Мне пришлось понервничать несколько минут, пока голос не разогрелся и не стал похож на прежний, пусть и сквозь боль.

– Проклятье! – пробормотал я. Чет чуть все не испортил.

«А может, и испортил. Все равно они не захотят со мной работать».

Последние остатки адреналина выветрились, и я положил голову на стол. Запахи соли и старого дерева, шум накатывающих волн океана успокаивали, как аромат маминых духов и ее колыбельные в детстве. Целую вечность назад.

Меня разбудило нежное прикосновение. Я открыл отяжелевшие веки и увидел Вайолет. На ней были джинсы и мешковатая толстовка, никакой косметики, волосы собраны в хвост.

Такая красивая…

Она слабо улыбнулась.

– Эй, привет. Решил вздремнуть перед своим..? – Ее слова оборвались судорожным вздохом, когда я сел, и послеполуденное солнце осветило мое лицо. – Миллер… Боже мой, что случилось? – Она дотронулась до моего подбородка, развернула, чтобы получше рассмотреть, а затем чуть не заплакала. – Твоя шея. Кто это сделал с тобой? Чет?

Я кивнул.

– Я в норме. Но, черт, посмотри на меня. Теперь я не смогу полететь в Лос-Анджелес.

– Конечно, сможешь, – яростно воскликнула она, ее голос источал решительность. – Нельзя позволить ему тебе помешать.

– Предлагаешь встретиться с потенциальным начальником в таком виде? Я выгляжу жалким. И не хочу, чтобы меня жалели.

– Они и не станут. Особенно, когда ты споешь. – Она притянула меня к себе, ласково прижимая мою голову к своей уютной на ощупь толстовке.