– Заткнитесь! – рявкнул я. – Заткнитесь хоть раз в жизни. Заткнитесь, когда думаете, что вам нужно орать друг на друга. Заткнись на хрен и хоть раз задайтесь чертовой мыслью, что вы делаете со своей дочерью! – Должно быть, я сходил с ума. Моя собственная боль закипела и всплыла на поверхность. Из-за боли, которую я так старался скрыть, глаза заволокло красной пеленой. Я с трудом осознавал, какие слова вылетали из моего рта.

Или к кому я сейчас обращаюсь.

– Вы не можете так поступать с собственным ребенком, – бушевал я. – Не можете, черт бы вас побрал! Нельзя так делать. Нельзя уйти и оставить после себя огромные гребаные черные дыры в чьей-то душе, которые высасывают весь свет из жизни.

– Миллер?

Вайолет сильнее прижала ладонь, возвращая меня к реальности. Я сморгнул красную пелену, дыхание стало тяжелым.

Господи, что это было?

– Как ты смеешь являться сюда и разговаривать с нами в таком тоне? – произнес Макнамара рассерженным тоном.

– Самое гребаное время, чтобы кто-нибудь это сделал. Вайолет не станет. Она ничего не говорит, потому что привыкла так делать. Старается все уладить. Улыбается и двигается дальше. Вкалывает до упаду, чтобы подготовиться к тому дерьму, что вы для нее уготовили. – Горло сдавило, и я уже с трудом мог себя контролировать. – Из-за вас она не верит в любовь. Мои поздравления. Отличная работа!

Мистер Макнамара вскинул голову.

– Достаточно, Миллер…

– Да, – произнес я, внезапно почувствовав усталость. Адреналин взял свое, и теперь засигналили часы. Вспышка гнева и переживания истощили меня. Я повернулся и посмотрел на Вайолет, по ее щекам текли слезы. У меня самого все плыло перед глазами. – Достаточно, и уже слишком поздно.

Я вышел из кухни. Миссис Макнамара начала было кричать, но муж зашипел, чтобы она замолчала. На лестнице за мной послышались тихие шаги Вайолет.

В ее комнате я упаковал гитару в футляр и пошел назад к двери.

– Миллер, подожди, – слезно просила она. – Куда ты?

– Ухожу. Через парадную дверь.

– Ты не можешь просто уйти. Не сейчас.

Я остановился у двери ее спальни.

– Прости, что поцеловал тебя, Вайолет. Это больше не повторится, – произнес я, а затем ушел. Ушел, не сказав больше ни слова и не допустив ни единой мысли о том, какое страдание отразилось на любимом лице.

Я гадал, не так же ли чувствовал себя мой отец.

Все равно что разом сорвать пластырь.

11

Миллер

Осенний бал выпускного года: день грандиозных неудач и плохих решений.

Вопреки здравому смыслу, я пошел с Шайло на футбольный матч и наблюдал, как наша команда «Центральных» побеждает сокельских «Святых» 42-16. Игра против низшего дивизиона, рассчитанная на то, чтобы наши ребята хорошо смотрелись на их фоне. А Ривер, конечно, сыграл героя и заработал четыре тачдауна.

Позже начался парад. Ривер, все еще в игровой форме, сидел рядом с Вайолет на заднем сиденье кабриолета. Она была потрясающе красива в черном бархатном платье, со сверкающей диадемой на голове и лентой на груди. Они с Ривером улыбались и махали толпе. Улыбались друг другу. Она выглядела счастливой. Даже сияющей.

Я почувствовал на себе взгляд Шайло.

– Зачем ты так с собой поступаешь?

– Что, прости?

– Смотришь, как она проводит время с другим.

Меня должно было шокировать, что Шайло видела меня насквозь, но мне известно о ее развитой интуиции и политики держаться подальше от всякого дерьма. Я восхищался этим в ней, вероятно, потому, что сам в собственном дерьме погрязал постоянно. Прошлой ночью я вышел из комнаты Вайолет, притворяясь, что мне удалось ее отпустить. Что за проклятие! Достаточно одного чувственного воспоминания о ее губах, сплетении языков и ласках, бросавших вызов нашей дружбе, как я уже вновь с головой окунался в омут безнадежного желания.