Огненная - Кристина Кашор (2019)

– Я не такое чудовище, – жалобно сказала она.

– Подумайте, миледи. Мы можем выработать правила, установить границы. Среди моих советников есть разумные люди. Они не станут просить слишком многого.

– Оставьте меня, мне нужно это обдумать.

– Вы говорите правду? Вы действительно обдумаете мою просьбу?

– Оставьте меня, – повторила она настойчивее, заметив, что его внимание снова переползает с серьезных вопросов на чувства.

Последовало долгое молчание.

– Я не хочу вас оставлять, – сказал он.

Файер попыталась бороться с растущей в груди досадой:

– Уйдите.

– Выходите за меня, миледи, – прошептал он. – Умоляю.

Разум его был свободен, и он осознавал всю глупость своих слов. Ей стало ясно, что он просто не может остановиться.

Она притворилась разъяренной, хотя на самом деле чувствовала совсем не ярость. «Уходите, не разрушайте мир, родившийся между нами».

Как только король ушел, Файер села на пол и спрятала лицо в ладонях, отчаянно мечтая оказаться сейчас в одиночестве. Муза принесла ей воды, а Мила нерешительно предложила теплый компресс для спины. Поблагодарив, Файер выпила воду и, за неимением альтернативы, постаралась утешиться уютным обществом женщин.

Глава пятнадцатая

Файер удавалось завладевать разумом отца только потому, что он ей доверял.

Однажды зимой, в тот год, когда в него стреляли, Файер, чтобы проверить свои силы, заставила Кансрела сунуть руку в камин в его собственной спальне, убедив, что за решеткой не пламя, а цветы. Он протянул руку, чтобы сорвать их, и отпрянул; Файер крепче ухватилась за его разум и внушила ему решительность. Он снова наклонился к огню в упрямом стремлении нарвать цветов и на этот раз был уверен, что именно этим и занят, пока боль резко не вернула ему разум и ощущение реальности. С криком Кансрел подбежал к окну, распахнул его и сунул руку в снег, собравшийся на подоконнике, а потом, ругаясь и чуть не плача, повернулся к ней и спросил, что, во имя Делл, взбрело ей в голову.

Объяснить оказалось нелегко, и Файер, потерявшись в противоречивых чувствах, разразилась вполне искренними слезами. Ее ужасно мучил вид его вздувшейся волдырями кожи, почерневшие ногти и неожиданно ужасный запах. Было страшно потерять любовь отца после того, что она заставила его совершить, потерять доверие вместе со способностью заставить его сделать что-то подобное снова. Она зарылась в подушки в его постели.

– Я хотела посмотреть, каково это – причинять боль, – прорыдала она, всхлипывая, – как ты меня учил. И теперь я видела, и боюсь нас обоих, и никогда ни с кем больше такого не сделаю.

Тогда Кансрел подошел к ней, забыв о гневе. Видно было, что ее слезы огорчают его, и она позволила им катиться по щекам. Он сел рядом, скрючив раненую руку, но думая только о Файер и ее печали, и успокаивающе погладил ее по волосам здоровой рукой. Она взяла ее, прижала к мокрому от слез лицу и поцеловала.

Через мгновение он отодвинулся и отнял руку:

– Ты уже слишком большая для этого.

Она не поняла, что Кансрел имеет в виду. Он кашлянул, а когда заговорил, в голосе его звучала боль.

– Ты должна помнить, что ты теперь женщина, Файер, и женщина неестественной красоты. Мужчин твои прикосновения будут сводить с ума – даже твоего собственного отца.

Конечно, он говорил как есть, и в словах его не было ни угрозы, ни намека. Он просто был честен, как и во всем, что касалось ее чудовищной силы, хотел научить ее всему важному ради ее же безопасности. Но подсознание увидело здесь возможность. Единственный способ укрепить доверие Кансрела – все перевернуть, заставить его доказывать, что ему самому можно доверять.

В притворном ужасе она отшатнулась от него и выбежала из комнаты.

В тот вечер Кансрел стоял перед запертой дверью спальни Файер, умоляя ее понять.