Летят перелетные птицы - Вера Колочкова (2013)

Запах валокордина сразу шибанул в нос. Слишком густой был запах, неестественный какой-то. Явный свежачок. В тех домах, где валокордин ежедневно и привычно потребляют, совсем другой запах образовывается и особую нотку жилищу дает. Нотку страха перед свершившейся старостью, нотку особенной безнадеги. Из такого жилища всегда почему-то хочется поскорее ноги унести… Будто боишься заразиться чужой старостью. И еще одна неприятная особенность у этого запаха есть – моментально в одежду впитывается. Стираешь ее потом, стираешь… И сейчас она невольно поднесла рукав своей кофты к носу, поморщилась, идя вслед за ковыляющей Марией Егоровной. Нет, странно все-таки… Сколько она к ней ходит, никогда в доме валокордином не пахло!

Остановившись, она повела носом в сторону кухни, еще раз принюхалась… Ну да, так и есть. Чуется, чуется сквозь валокординовую густоту другая нотка, явно сивушная, для повседневности бытия Марии Семеновны вполне характерная…

– Ни петь, ни свистеть, говорите? – чуть усмехаясь, вкрадчиво произнесла она в спину старухи.

– Ага, ага… Утром встала, голову прям напрочь снесло! Я так думаю, магнитная буря сегодня бушует, а? Ты ничего такого не слыхала, доча?

– Нет сегодня никакой магнитной бури, Мария Егоровна. Буря у вас в голове есть. Похмельный синдром называется. Ну сколько можно вам про одно и то же – нельзя в вашем возрасте злоупотреблять! Еще и валокордином везде набрызгали… Целую бутылку извели, наверное! Лучше бы уж внутрь принимали…

– А валокордин, доча, не водка, его много не выпьешь.

– А вам непременно много надо?

– Ну, ты это… Не указывай мне тут. Пришла лечить, значит, лечи.

– А вот не буду я вас лечить, раз пьете! Возьму сейчас и напишу в карточке, что больная была в неадекватном состоянии!

– В каком, в каком состоянии? – удивленно развернулась к ней рыхлым туловом старуха. – Что это еще за слова такие? Матершинные, что ли? Смотри, я ведь и жалобу могу накатать, что ты меня прямо на дому обматерила!

Сказала, и посмотрела настороженно, следя за ее реакцией. А ей вдруг смешно стало. Образовавшаяся внутри радость-эйфория зашевелилась, защекотала легкими перышками, из горла сам по себе вырвался короткий смешок, рассыпался мелким бисером.

– Ишь ты, еще и хихикает над старухой… – ответно разулыбалась Мария Егоровна, поняв, что «наезда» с ее стороны больше не будет. Махнув рукой, добавила для пущего примирения: – Сама-то чего ни с того ни с сего развеселилась? Тоже, поди, тяпнула с утра?

– Ой, да ну вас, Мария Егоровна… – утирая смешливую слезу, присела она стул.

– А что, наверняка тяпнула! Ишь, румянец вовсю щеку, и глаз горит! Обычно квелая ходишь, как озимь после заморозков, а сегодня тебя прямо и не узнать!

– Ладно, Мария Егоровна, угомонитесь… Раздевайтесь до пояса, я вас послушаю. Давайте, давайте… А я пока на кухню схожу, руки помою.

Прежде чем пустить воду, она сунулась к зеркальцу над рукомойником, поймала свое отражение, удивленно подняла брови вверх. А старуха-то права, и впрямь глаз горит! И румянец во всю щеку присутствует! Вот и доказывай теперь старухе, что ни грамма с утра не тяпнула…

* * *

Видимо, хорошего душевного состояния много не бывает. Лелеешь его целый день внутри, лелеешь, а потом – бац! – и звонок…

– Ань! Дочка! Ты где сейчас? – тревожно зазвучал в мобильнике мамин голос.

– Домой с работы иду… А что?

– Анечка, давай скорее к нам! Отцу опять плохо!

– А что такое?

– Да не знаю я… Лежит, за живот держится, зеленый весь! Быстрее, Анечка!

– Да, мам, бегу…

Запыхавшись, влетела в отчий дом, с разбегу столкнулась в дверях с матерью.

– Где он?

– Там, в комнате… Да постой, Ань! Он уснул вроде…

– То есть как, уснул? Ты же сказала, плохо ему!

– Ну да… Я тебе позвонила, потом пошла на кухню травки ему заварить, вернулась в комнату, а он спит… Разбудить, может?

– Да нет, не надо. Пусть спит.