Летят перелетные птицы - Вера Колочкова (2013)

– А вдруг помрет?

– Да ну тебя, мам! Скажи лучше – он опять сегодня к бутылке прикладывался?

– А я знаю? Я ж на работе целый день была! Прихожу, а он тут стонет…Ну, я и давай тебе бегом звонить! Так страшно стало!

– Понятно… – устало опустилась она на кухонный табурет. – А я так бежала, сил нет… Чего ты меня все время пугаешь?

– Ну, извини… Я и сама пугаюсь, Ань. Хочешь, чаю налью? А может, борща?

– А кто борщ варил?

– Отец, кто ж еще!

– Ну, если борщ варил, значит, не помирает. Не переживай, мам.

– Да как не переживать, дочка? Я ж вижу, как он на глазах тает!

– Да он не тает, он спивается потихоньку, мам… А ты этому невольно потворствуешь!

– Как это я потворствую? Сама наливаю, что ли? Думай, что говоришь!

– Нет, не наливаешь, конечно… Но сквозь пальцы на это безобразие смотришь. Ему вообще ни грамма спиртного нельзя! Надо же делать что-то, присматривать за ним как-то!

– Да когда я буду за ним присматривать, если я целый день на работе? Кручусь, как белка в колесе, еще и за мужем присматривай… А за мной кто присмотрит? Ты даже не представляешь, как я устала, дочка… И до пенсии еще семь верст киселя хлебать, и работать за двоих сил уже нет. Видать, доля моя такая. Ты посмотри, посмотри на меня – старуха старухой… А мне ведь и пятидесяти еще нет… Хорошо, хоть тебя выучить успели… Вот загнусь на этой работе, что делать тогда с нами станешь?

Всхлипнув, мать тяжело опустилась на стул, дрожащими пальцами поправила складку старенькой клетчатой юбки, сложила узлом руки, покачалась взад-вперед молча.

Она вдруг почувствовала, как плеснулось в нее волной исходящее от матери горестное уныние, накрыло с головой, жадно съедая поселившуюся внутри веселость. Показалось, даже зашипело внутри что-то, лишь пузырьки пошли колотьем вверх по желудку. И – все. И – пустота. Прежняя пустота, которая вот-вот наполнится раздражением. Господи, как глупо, как безрадостно все устроено в этой жизни! Зачем? За что ей все это, господи?

– Мам… А зачем, а? – спросила вдруг тихо, с нехорошей озлобленностью в голосе.

– Что зачем, дочка? – подняла мать на нее усталые глаза.

– Ну… Подвиг твой жизненный – зачем? Какой в нем смысл? Ты ведь женщина, слабое существо, а получается, за двоих работать должна… Взвалила на себя тяжкий крест и несешь… Зачем? Какой в этом смысл, ты никогда об этом не задумывалась?

– Не понимаю… Это ты про отца, что ли?

– Ну, не то что бы про отца… Я – вообще… Рассуждаю…

– Господи, Анечка… Ты что такое говоришь! Рассуждает она! Да как у тебя язык только поворачивается! Я ж ему жена все-таки! А ты – дочь родная!

– Ну да, ну да… Конечно, жена. Конечно, дочь. Семейный долг, и в горе и в радости, я это все понимаю. А только ты никогда не задумывалась – зачем? Ну, если вообще от понятия долга как такового абстрагироваться?

– Не понимаю я, о чем ты…

Выпрямив спину, мать глядела на нее настороженно, моргала глазами. Потом встрепенулась, вяло махнула рукой, даже попыталась изобразить на лице что-то вроде смиренной улыбки.

– Да ну тебя, Ань… Сама не знаешь, чего говоришь. Это ты оттого, что я тебе пожаловалась, да? Ой, да не обращай на меня внимания! Как живем с отцом, так и живем. И не хуже других, между прочим! А что он выпивает… А кто сейчас не выпивает, Ань? Погоди, вот проснется, я ему устрою кузькину мать…

– Да я не о том, мам… Вот скажи мне – разве ты жила бы вот так, если бы у тебя другой выбор был? Работала бы на двух работах, как лошадь двужильная? Ну, если бы выбор был?

– Да что ты ко мне привязалась с этим выбором! Не понимаю я, Ань, о чем ты толкуешь! Хоть убей, не понимаю!

– А чего тут еще понимать? Вот ты говоришь – судьба, долг, живем не хуже других… И не замечаешь, как сама себе врешь.

– Интересно, и в чем это я вру?