На улице накрапывал дождь. Сырой воздух с удовольствием вливался в легкие, ветер холодил щеки, отбрасывал волосы на лицо. У калитки она остановилась, поджидая Александра, потянула руку к рябине, раскорячившей свои краснолапые руки из палисадника, сорвала горсть ягод, сунула в рот. Терпкая горечь обожгла глотку, холодные капли сорвались с мелких рябиновых листьев, полетели прямо в лицо. И, странное дело, освежили его будто! Улыбнулась, дернула ветку на себя еще раз, втянула голову в плечи… Вроде как схулиганила, что ли? Откуда вдруг такая игривость взялась? Или «прикольность», как выразилась бы сейчас любопытная Лидочка?

Ну да, взялась откуда-то, сама по себе… Довольно странный переход из давешней тягучей тоски к игривому хулиганскому настроению. Может, еще как-нибудь самой с собой похулиганить? Прямо распирает всю… Нехорошо это, конечно. Вроде она не хулиганить, она к несчастной больной Варе Анисимовой сюда утром шла, с целью активного посещения… Нет, и правда, нехорошо. И… стыдно. По крайней мере, должно быть стыдно. Расхулиганилась тут рядом с чужим горем. А может, на нее так харизма творческого человека неадекватно подействовала? Вошла энергией, дух подняла… Уже и осенняя морось не раздражает, и ветер не кажется таким холодным и злым… А что, бывает же!

Александр уже поспешал к ней со двора, неловко неся за ручки огромную цветастую котомку с гостинцами. Она едва сдержала улыбку, глядя, как смешно выглядят на фоне его стильных брюк эти пошлые розочки на фиолетовом фоне. А впрочем, чего это она опять…потешается. У человека горе, а она тут улыбки хулиганские строит. Нехорошо. И бедной жене его ничем не помогла, разве что Татьяне Михайловне про памперсы рассказала… Ничего, завтра Варя без Александра уже успокоится, первая истерика спадет… Со временем уже и привыкнет к своему новому положению. Все привыкают. Плегия нулевой степени – полная безнадега. Надо привыкать. Жалко ее, конечно, а что делать?

– Вы на Варю не обижайтесь, Анна Ивановна, она просто еще осознать не может, что с ней произошло, – с ходу выпалил он, пристраиваясь к ее шагу, – вообще-то она добрая, спокойная девочка, я и сам ее не узнаю. Хотя… О чем тут можно говорить… Горе, конечно.

– Да, горе. Я понимаю.

Они вздохнули в унисон, помолчали. Саша перехватил свою котомку в другую руку, оглянулся воровато, спросил тихо, будто извиняясь:

– Вы не знаете, куда эти гостинцы можно пристроить? Не тащить же их с собой, в самом деле.

– Не знаю, Александр.

– А может, вы возьмете?

– Я? И куда я с ними разбегусь? Мне еще на четыре вызова надо!

– А такси здесь, к примеру, можно найти? Чтоб до города доехать?

– Я думаю, вряд ли… Если только до трассы топать, там попутку ловить… Да ничего, на автобусе вполне нормально доберетесь! А в городе уже и такси поймаете. И гостинцы ваши в целости и сохранности будут.

– Смеетесь?

– Ничуть… А вы правда в следующую субботу приедете, или…просто так сказали?

– Да бог с вами! Конечно, приеду. Я обязан… Неужели я похож на человека, который… Мы с вами еще вчера об этом говорили, насколько я помню.

– Да. Извините.

– Ничего. Это вы меня извините. Навязался я со своей проблемой на вашу голову, Анна Ивановна…

– Зовите меня просто Аней, хорошо?

– Хорошо. Спасибо вам, Аня.

– Да за что? Я же врач, я обязана.

– Да. Обязаны. Вы обязаны, я обязан. Какое противное слово, согласитесь! Безысходное, неповоротливое… Как тяжкий камень. Как крест. Да, наверное, так оно и есть. Это крест на всю жизнь…

– Ну, у каждого из нас есть свой крест. А у кого нет, значит, он просто так думает, что его нет. А на самом деле…

– Да, вы правы, наверное. Знаете, я никогда не думал, что со мной может что-нибудь подобное случиться. По глупости предполагал, что человеку творческому свобода от каких бы то ни было обязательств гарантирована. Я даже детей не хотел, если честно… Все мои женщины хотели, а я не хотел…