Ренар проводил его недоверчивым взглядом и через некоторое время отправился следом. Он был уверен, что Вивьен пошел к Элизе, однако тот действительно направился на постоялый двор. Ренар узнал у хозяйки, поднимался ли Вивьен в комнату, и та ответила, что он ушел к себе, купив у нее кувшин вина.

***

По дороге на постоялый двор Вивьен не переставал думать о Женевьеве. Он помнил, как девочка смотрела на него, когда он рассказывал ей о святой. Почему она впала в ересь? Потому что в нее впал ее отец – единственный из родственников, кто у нее остался. Вивьен прекрасно видел по Женевьеве, что она была далека от того, чтобы проповедовать ересь, она толком не осознавала тонкостей, которыми учение вальденсов отличается от истинной веры. По сути, она знала только то, что говорил ей отец.

Из головы все не желали идти процедуры, которым пришлось бы раз за разом подвергать девочку, пока она не выдала бы не только своего отца, но и тех, кого видела с ним или кого могла бы заподозрить в ереси. А кого она могла заподозрить? Она бы называла всех без разбора, лишь бы ей прекратили делать больно.

В ответ на эти образы правый бок, на котором еще краснел относительно недавний след от ожога, отозвался призрачной жгучей болью, хотя рана ведь зажила и уже не беспокоила.

Вивьен выругался про себя и более быстрым шагом направился в сторону постоялого двора. Войдя внутрь, он пошел к хозяйке и купил у нее кувшин вина, который тут же понес с собой в комнату. Он не сразу позволил себе выпить – несколько часов он исписывал один лист за другим, но сминал их и разбрасывал по комнате, не заканчивая послания аббату Лебо. Он знал, что у него всего одна возможность, и написать это письмо он должен так, чтобы аббат ни в коем случае не отказался похлопотать за Женевьеву в монастыре Святой Троицы в Кане. Каждый раз слова казались Вивьену недостаточно проникновенными, а образы того, чего так и не произошло в допросной комнате, назойливо лезли в голову.

Вивьен не знал, сколько времени потратил на это письмо. В конце концов, он налил себе чашку вина, осушил ее почти залпом и, доверившись внутреннему чутью, принялся исписывать очередной лист. В ходе письма он осушил еще одну кружку и собрался налить себе третью, когда вдруг услышал настойчивый стук в дверь комнаты.

Раздраженно и нервно он встал из-за стола и отправился узнать, кого к нему принесло. За окном уже начали сгущаться сумерки, и скоро, чтобы писать письмо, придется зажигать свечу. Вивьен же хотел написать большую часть своего послания при дневном свете, поэтому ловил каждую минуту светового дня.

Борясь с недовольством, он открыл дверь. На пороге его комнаты стоял Ренар. Вид у него был странный – он словно бы осунулся, а взгляд был такой, будто он не спал несколько дней.

Вивьен нахмурился.

– Ренар? Что ты здесь делаешь?

Не дожидаясь приглашения, Ренар шагнул через порог.

– Все-таки ты сентиментальный идиот, Вив! – почти выкрикнул он, тут же опустив голос почти до шепота: – Нельзя так рисковать, а ты в открытую демонстрируешь свое сочувствие еретикам. Это не доведет тебя до добра, сколько же тебе можно повторять?

Вивьен раздраженно сжал кулаки.

– Боже, да наплевать! – выкрикнул он. – Я сыт по горло твоими предупреждениями! Дай мне дописать чертово письмо аббату Лебо, а потом можешь арестовать меня и облегчить душу! Просто дай мне закончить то, что я пообещал сделать для этой девочки.

Ренар поморщился.

– В том и дело, что ты не пообещал.

– Я пообещал себе, а не Венсану. – Он тяжело вздохнул и устало потер глаза рукой. – Ему я сказал лишь то, что могло успокоить еретика-отца, страшащегося за судьбу дочери.

– Вив…

– Терпеть не могу детские процессы.

Ренар закрыл глаза и опустил голову. Затем вдруг ухватил Вивьена за плечо и дернул на себя, крепко обняв его и зажмурившись.