Малафрена - Ле Гуин Урсула Кребер (2004)

— О да, — согласился Косте. — И к тому же она очень современная женщина. — Это была мягкая, но убийственная оценка провинциала, находящегося на своей территории и сознающего свои преимущества. Косте смотрел на Пьеру без улыбки; ее-то он принимал безусловно, считал ровней себе, разговаривал с ней доверчиво и просто, и она сразу почувствовала, как восстанавливается и крепнет ее уважение к самой себе. Затем Косте легко затеял с ней разговор на какую-то отвлеченную тему, и они с удовольствием поболтали, и в течение этой беседы Пьера вдруг поняла: на самом деле ее неудачная беседа с баронессой была неким сражением, которое она, Пьера, проиграла. Но почему сражением? Из-за чего? И почему она не сумела поговорить с этой красивой женщиной так же легко и свободно, как сейчас с господином Косте?

— А в Айзнаре есть настоящие патриоты, господин Косте? — спросила вдруг Пьера.

Он, казалось, был несколько удивлен ее вопросом; но, помолчав, ответил вполне серьезно:

— Патриоты? Вы, видимо, имеете в виду сторонников национальной идеи? Да, разумеется. Либеральные традииии здесь очень стары. Они уходят корнями в борьбу независимых западных провинций против всеобъемлющей власти монархов, занимавших престол в Красное. Во всяком случае, так мне представляется. И некая привычка к независимости осталась у нас еще с тех пор.

— Но эти патриоты — или националисты? — они ведь, наверное, хотят реставрации монархии, разве нет?

— Да, разумеется. Вступление на престол герцога Матиаса означало бы конец австрийского владычества.

— Значит, им не нравится великая герцогиня Мария только потому, что она австриячка?

— В общем, суть действительно в этом.

— А я думала, что эти люди вообще не хотят больше никаких королей, — по-детски задумчиво и разочарованно протянула Пьера. — Атак, пожалуй, эти перемены и волнений-то особых не стоят!

— О нет, тут вы не правы! Если герцог Матиас станет королем, то, получив престол и корону из рук своего народа, он обязан будет подчиняться конституции и ассамблее. И в таком случае он будет уже не единственным источником и носителем власти, а всего лишь ее механизмом, ее «рукой». — Он объяснял все это Пьере очень серьезно, не делая ни малейших скидок на ее возраст и провинциализм. — А вы что же, интересуетесь националистическим движением, графиня?

— Не знаю. Я просто ничего этого раньше не понимала…

— Это очень сложная проблема. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь по-настоящему понимал, что такое «национализм» и почему те, кто больше всего любит слово «свобода», стремятся к особой, национальной судьбе для своей страны, тогда как те, кто отрицает наличие старинных языковых и культурных традиций, зачастую готовы пожертвовать всякой свободой во имя мира.

— А вы радикал, господин Косте?

— Я? Конечно же, нет, графиня.

— Но разве наша страна не должна снова обрести независимость? С какой стати нами правят австрийцы? Они ведь даже языка нашего не знают! И почему они не разрешают нам иметь собственных правителей?

— Хотя бы потому, что все в этом мире взаимосвязано и мир этот со времен Наполеона чрезвычайно хрупок. Даже самый слабый противник империи, вроде нас или северных итальянских герцогств, может этот мир расшатать — если бы мы, разумеется, были вольны выбирать, чьими вассалами нам становиться.

— Но стоит ли чего-нибудь такой мир, раз он настолько непрочен?

— Может быть, и нет, — задумчиво промолвил Косте, точно прислушиваясь к самому себе. — Однако любой мир лучше войны, правда?

— Конечно! — воскликнула Пьера с глубокой убежденностью. — Но ведь радикалы, насколько я знаю, к войне и не стремятся. Они просто хотят убрать отсюда австрийцев, хотят иметь возможность свободных выборов, хотят своего короля… Разве не так?

Косте кивнул.